Йерве из Асседо

Ее переправили в психиатрическую больницу “Эйтаним”, расположенную в иерусалимских лесах, в подростковое отделение.

В преддверии Песаха мы поехали вместе с Фридочкой ее навестить: Алена, Вита, Фукс, Юра Шульц и я. Натан категорически отказался посещать “психушку” и “дурдом”, “больную на голову” и “недоделанную”, и уговорить его не представлялось возможным. Более того, он пытался отговорить от визита и меня.

– Тебя нагло оклеветали, а ты, поджав хвост, бежишь с цветами к врагу.

– Больных следует навещать, – возразила я. – Это одна из заповедей.

Хоть в некоторых вопросах Натан Давидович был весьма просвещенным молодым человеком, в других – осел ослом. К тому же, несмотря на перемирие, в наших возвышенных отношениях пролегла неуловимая трещина, которую Натан отрицал, а у меня не получалось. Дело было в том, что тот приступ паники, который охватил меня на перемене между геометриями, настолько меня напугал, что с тех пор я не отваживалась, как прежде, полностью ему доверять и сохраняла некоторую эмоциональную дистанцию.

Так Маша сказала, а я согласилась. А Натан, сам того не замечая, все чаще называл меня Зоей.

Мы скинулись на огромный букет красных роз, купленный в цветочном магазине на улице Агриппас, и сели в автобус возле фасада Талита Куми.

Автобус долго ехал по петляющей в горах лесной дороге, потому что психиатрическая больница “Эйтаним” располагалась в оторванной от города зеленой глуши. Я оценила такое расположение, так как окрестности Иерусалима были даже пасторальнее Деревни, и мне немедленно захотелось остаться тут надолго. Но хотелось мне этого лишь до тех пор, пока мы не вошли в ворота.

Небольшое двухэтажное здание, в которое нас впустили после проверки, было не живописным, а самым обыкновенным, напоминающим наше общежитие. Никаких цепей, замков, смирительных рубашек, холодных ванн и плюющихся пеной безумцев с шевелящимися волосами, которых я по дороге успела себе вообразить, и в помине не было. Но атмосфера все равно была не из приятных, хоть трудно было определить почему. Наверное, потому что, в отличие от Деревни, здесь было очень тихо. Встретившиеся нам на пути ровесники с ненавязчивым любопытством взирали на нас. Некоторые курили, и никто им не запрещал. Двери комнат были открыты, и за ними виднелись такие же обыкновенные ребята, лежащие на кроватях без дела или сидящие за столом с уроками. Одеты они были обычно, но мне стало не по себе. Всем остальным явно тоже, потому что мы, сами того не замечая, прижались друг к другу, пытаясь исчезнуть за Фридочкой, пытавшейся исчезнуть за огромным букетом. Наверное, так ощущали себя солдаты армии союзников, вошедшие в концлагеря.

Какая-то женщина, в которой Фридочка распознала медсестру, хоть на ней не было ни намека на белый халат, провела нас к мягкому уголку с большим зарешеченным окном, в котором двое парней, лениво передвигая фишки, играли в нарды, одна девушка в цветастом платье дремала в потертом полосатом гамаке, а другая покачивала гамак, читая книгу. Там же нашлась и Влада. Она макала кисть в акварельные краски и рисовала на большом листе нечто, отдаленно напоминающее стакан воды с плавающей внутри долькой лимона. Прототип натюрморта стоял перед ней на столе.

Не знаю, чего я ожидала, но она прекрасно выглядела. Каре было уложено безупречно. Она казалась сосредоточенной. Она была Аннабеллой, и решительно ничего в ней не поменялось, кроме того, что впервые я видела ее рисующей, хоть она столько разглагольствовала о художествах. Я ощутила ревность: должно быть, Маше, как несостоявшемуся живописцу, было с ней интереснее, чем со мной.

– Ну, здравствуй, девулечка! – нарочито жизнерадостно вскричала Фридочка.

Вздрогнули все, кроме Влады. Она медленно повернулась на голос, окинула взглядом всех нас и букет. Протянула руки, и Фридочка всучила ей розы.

– Шикарно, – сказала Влада, опуская лицо в цветы. – Пахнет потрясающе. Но я не люблю число пятнадцать. Вы бы лучше принесли мне одиннадцать роз.

– Привет, – сказали мы еле слышным хором. – Как дела?

– Как самочувствие, красотулечка ты моя? – громко спросила Фридочка, гладя Владу по плечу. – Судя по твоему цветущему виду, тебя хорошо кормят!

Какая оплошность!

– Я что, сильно поправилась?! – вскинулась Аннабелла и испуганно оглядела свои бедра.

– По-моему, ты похудела килограмм на пять, – быстро сказал Юра.

– Правда? – спросила Аннабелла.

– На все шесть, – подтвердила Алена.

– На семь, – подхватила Вита. – Это я жирная корова. Смотри, во что я превратилась, пока тебя не было.

И выпятила плоский голый живот, выглядывающий из-под куцей футболки, которую она надела, несмотря на Фридочкины протесты.

Аннабелла покосилась на ее живот без особого интереса, чего нельзя было сказать о Фуксе.

– А где все остальные?

– У нас завтра экзамен по литературе, – соврал Юра и покраснел. – Все тупят и учатся. Они в другой раз приедут. Тебе передавали пламенные приветы.

Затем Аннабелла впервые посмотрела на меня. Я думала, она спросит, зачем я пришла, еще я предполагала, что она снова станет меня обвинять в своей смерти, но она сказала совсем другое: