Йерве из Асседо

– Не трать воду. – Тенгиз закрыл кран под Машиным носом. – В год засухи ее нужно беречь. Я не нуждаюсь в помощи. Я не твой пациент. Смирись с этим. А еще лучше, раз и навсегда усвой, что твоя потребность помогать намного выше потребностей тех, кому тебе необходимо ее оказывать. Простая математика.

Тенгиз выдохнул. Потом пламенную речь продолжил чуть спокойнее:

– За этот год ты затрахала мне все мозги. Уходи домой, пока не поздно. Я не могу тебя больше видеть, честное слово, и слышать не могу. Ты никогда не должна была становиться психологом. Лучше бы ты малевала картины.

Когда ваши родители разводятся, чью сторону вы примете?

Но Маша почему-то никуда не ушла.

– Извини. Я сама не знаю, что говорю в состоянии аффекта. Влада… Понимаешь, она такая. Она создает конфликты. Это не про нас, это про нее. Пограничные личности всегда порождают войну между союзниками. Я тебе не враг, мы с тобой на одной стороне…

– Убирайся вон с моей территории, я сказал! – опять взревел Тенгиз.

Расплескал черный кофе по мраморной столешнице и выругался трехэтажным матом, от которого даже у Миши из Чебоксар уши бы завяли.

Но Маша не только не испугалась, она подошла к нему поближе и, задрав голову, посмотрела в лицо. Она была ниже его чуть ли не в два раза, но казалась выше на целую голову.

– Я слышу, – сказала она, – как тебе больно. Господи, Тенгиз, сколько раз можно тебя убеждать, что ты ни в чем не виноват? Даже Комильфо это понимает. Но ты никогда не услышишь. Как же мне жаль, что мне никогда не суждено тебя понять. Но может, у кого-нибудь другого это получится. Хочешь поговорить с нашим главным психологом? Он опытный и мудрый профессионал, не то что я. К тому же он много работал с жертвами войн…

Тут Маша явно поняла, что допустила очередную оплошность, и в отчаянии хлопнула себя по лбу. Тенгиз шумно отхлебнул кофе из стакана и злорадно усмехнулся.

– Ты не жертва, – с невыразимой грустью произнесла Маша и неожиданно опустилась на пол, скрывшись от моих глаз. – С тобой случилось несчастье, но ты не жертва, ты…

– Что “я”?!

– Мне бы хотелось, чтобы мой мадрих был таким, как ты. Или даже мой отец. Но он не похож на тебя. Когда-то он запретил мне рисовать. А ты бы не запретил. Я бы стала художницей. Я была бы счастливой и полноценной. Я бы… Я ужасный психолог. Он мне постоянно говорит, что я не умею сохранять нейтральную позицию… что у меня плохие границы… что я слишком вовлечена… что я…

– Что “ты”?

– Я больше не могу. Я больше так не могу! Что мы делаем с этими детьми?! Какое право мы имеем?..

– Успокойся. – Тенгиз глядел под столешницу. – Маша, возьми себя в руки. Мы ничего плохого им не делаем. Просто мы не всем, кому хотим, можем помочь.

– Я была уверена, что она ничего с собой не сделает, я ей поверила. Какой же я после этого психолог?!

– Хреновый, – сказал Тенгиз. – Ты ужасный психолог. Лучше бы ты стала художницей. Я бы гордился тобой. Я бы даже бесплатно тебе позировал.

– Моя пациентка пошла на суицид! – вскричала Маша.

– Не так, – покачал головой Тенгиз. – На твою пациентку позарилась Смерть. А ты встречаешься с ней только раз в неделю. В течение пятидесяти минут. У Смерти намного больше времени. Хочешь посчитаем насколько? Двадцать четыре умножить на шестьдесят, умножить на семь минус пятьдесят. Простая математика.

Все дело в словах. В формулировках. Я давно это знала.

Он тоже опустился на пол и исчез из моего поля зрения.

– Давай… – прозвучал голос невидимой Маши, – давай просто помолчим.

Тенгиз ничего не ответил.

В скором времени облако дыма поплыло над столешницей, взвилось над раковиной, взмыло к потолку.

– Дай тягу, – попросила Маша.

– Ты еще кормишь? – строго спросил бургундский канцлер.

– Да нет, – ответила Мадонна. – У меня с самого начала не хватало молока.

Мадрих и психолог еще некоторое время просидели молча на полу. Мне не было видно, чем они там занимаются, но представлялось, что кухонные ящики распахиваются, ползут ввысь, изгибаются изящными арками, раскрывая речной ландшафт, пламенеющую готику, зеленые холмы и маленький остров посреди реки. Я вообразила, что Мадонна положила голову на грудь канцлера, а он гладил ее по волосам, тихо шепча давно забытую молитву, потом говорил: “Мария, да, вы затрахали мне все мозги, но только вы способны меня благословить”.

Но ничего подобного даже близко не происходило.

Спустя несколько мгновений Маша с пола поднялась и вышла из Клуба, так ничего и не сказав на прощание. А Тенгиз не поднялся, но послышалось шуршание. Я встала на цыпочки, опасно перегнулась через подоконник и увидела, что, зажав в зубах зажженную сигарету и прислонившись к шкафчику под раковиной, Тенгиз кромсает все остальные сигареты на мелкие куски.

Поднялся ветер, по всему Клубу разлетелась табачная крошка и клочки папиросной бумаги. Я сразу поняла, что он делает: хочет избавиться от всех своих сигарет, чтобы у него не осталось выхода, кроме одного. Я не стала ему мешать в этом благородном деле и через террасу направилась в парк.