Йерве из Асседо

– Я пишу об Одессе наоборот, – сказала я. – Ты ведь знаешь, что у Одессы есть волшебная сторона, в которой все на свете может произойти, и все можно перевернуть с ног на голову, и оно все равно будет настоящим и всамделишным? Ты же жил в самом центре, во дворе на Гоголя.

– Знаю, – подтвердил Натан. – Только в Иерусалиме я жил в квартале Нахлаот, во дворике на улице Нарбата. А там этой сказочной стороны намного больше.

– Знаю, – согласилась и я. И добавила осторожно: – А еще я пишу о ком-то вроде папы.

– Это как? – спросил Натан.

– Ну, о ком-то сильном, который всегда меня оберегает, защищает и поддерживает.

– А твой настоящий папа тебя не защищает и не поддерживает?

– Мой настоящий папа очень хороший, – поспешила я выгораживать папу перед Натаном. – Он очень умный человек и талантливый педагог. Но он все время занят… то есть был занят моим перспективным старшим братом и своими учениками, а у него их миллион, потому что он учитель математики и завуч. Мне кажется, я ему не очень интересна как личность. В детстве он еще кое-как мной занимался, ходил со мной гулять на Бульвар и водил в археологический музей, который за Лаокооном, и в краеведческий, а потом, когда я повзрослела, особо на меня внимания не обращал. Но я и сама не очень старалась с ним общаться. Самое интересное, что мы сблизились именно перед моим отъездом, и это было здорово. Но потом он опять будто пропал, и мы очень редко с ним разговариваем по телефону.

– Ага, – сказал Натан, – папы, они такие, как правило. Очень занятые люди. Правда, у нас все наоборот. Мой папа с нами постоянно нянчился, а мама делала карьеру. Да и посланницей в Одессу поехала она, а папа – к ней в довесок. Так кто тебя защищает и поддерживает?

– Дюк. Он был со мной с самого детства. Это как… ну я не знаю, я не верю в бога, но я думаю, что у каждого человека есть какой-то вымышленный друг, герой, к которому он обращается в моменты отчаяния.

– Вроде понимаю, о чем ты. – Натан опять засмущался, но взгляда не отвел. – Когда я был маленьким, у меня была такая игрушка, одноухий заяц, его звали Бандруевич. Сперва папа рассказывал мне о нем сказки, которые он для меня перед сном сочинял, а потом я сам начал придумывать ему всякие приключения, искал его в заколдованном лесу, где бродят дикие жирафы и добрые вепри, кормил его кашей и не мог без него заснуть. Никому не говори, Комильфо, или я придушу тебя собственными руками, если ты кому-нибудь расскажешь, но я привез его сюда.

– Вот это оно! – обрадовалась я и даже захлопала в ладоши. – Покажи мне Бандруевича! Ну пожалуйста!

– Ладно, – сказал Натан, – покажу, при случае. Но я его в пустыню с собой не брал. Он лежит на дне моего чемодана в Деревне. Только никому не рассказывай.

– Ты никогда не думал стать психологом? – спросила я.

– Нет, – ответил Натан. – Я стану адвокатом или политиком. У меня язык хорошо подвешен, и я хорошо разбираюсь в мировых конфликтах.

Поразительно, каким взрослым мог быть Натан Давидович, когда речь заходила о высоких материях, и каким становился ребенком, когда от него требовалось поцеловать девчонку, то есть, прости господи, девушку, не на виду у всех.

– Зря ты не вставила в свою книгу эротические сцены. – Натан дернул меня за ухо. – А ты ведь сказала, что там есть влюбленная женщина. Каждый уважающий себя современный писатель должен уметь красочно уложить своих героев в постель.

Я пнула его ногой. Потом рукой. А он перехватил мою руку, потянул к себе, так что я чуть не свалилась с каменюки прямо в ущелье, и поцеловал меня в губы с языком.

Поцелуй был странным. Сначала мокрым, слюнявым и довольно омерзительным, а еще я ощущала неприятные колючки над верхней губой Натана. Я не знала, куда девать свой язык, что делать с зубами, чтобы они не бились об его зубы, и как повернуть голову, чтобы не мешали носы, и практически замерла и не шевелилась.

Но Натан сам под каким-то правильным углом развернул свою голову, присмирил свой длинный язык, и я почувствовала его губы. Они были одновременно твердыми и мягкими, плотными и податливыми, как плюш или как абрикос, и, что самое главное, доброжелательными. Они как будто приглашали меня к себе в гости, а не тащили силой в чужой дом. Так что я осторожно постучалась языком в дверь, а потом и перешагнула порог.

В доме оказалось проветрено и уютно. И не просто дом это был, а дача, на одной из станций Фонтана. Там трещали деревянные половицы, на окнах были голубые рамы с отколупывающейся краской, и было много книг в старых шкафах, и были продавленные мягкие кресла и легкие зеленые абажуры, и пахло недавно прошедшим дождем, прошлым, будущим и настоящим.