Идущие

Капитан поддевает ногой заплесневелый черный ботинок и морщится, когда оттуда прыскает полосатая крыса. Потом смотрит на высокие берега, штурмовать которые не рискнул. Значит, крупные звери тоже. Но никакая высота никогда не отпугивала крыс. Маленьких, проворных, с острыми зубами. Ничего не имеющих против подпорченного.

— Там что-то есть? — кричит ему сверху Курт.

— Живое? Уже лет десять как нет.

Да, должно быть, лет десять. Примерно десять привычных по стандартному исчислению лет дожди смывали плоть с костей, а им помогали крысы. Ни кожи, ни обрывков мышц, ни запаха не осталось, только чистые косточки — там, где не скрыты одеждой. Отполировали их и ветер, и грозы, и снег, а вот автомобилям достались гниль и ржавчина… Гниль и ржавчина, разбитые стёкла, то ли тёмная пленка, то ли трухлявый брезент, бочки и ящики, рваная обивка сидений. Свисающая с зеркала заднего вида грязная нитка бус — от прикосновения Капитана она тут же рассыпается с дробным стуком. Но одну бусину ему всё же удается поймать. Посмотрев на неё, — твердая, зеленоватая, как малахит, но наверняка подделка — он разжимает пальцы.

Автомобили. Топливо. Бензин? Что это говорит о здешней цивилизации?

То, что они убивают друг друга и бросают гнить непогребёнными, в первую очередь это.

Он уже собирается дать лебёдке обратный ход, когда краем глаза цепляется за рисунок. Неудивительно, что не увидел раньше — так рисунок поблёк от времени, почти слился с тканью нагрудного кармана. Желтый треугольник с белой вершиной, как схематическое изображение горы. А потом он обнаруживается ещё и на облезшем борту грузовика — пятнами проглядывает сквозь хлопья ржавчины. На других грузовиках он, должно быть, тоже присутствует. Что это за символ?

Символ нашей общности, говорят мертвецы, нашего племени, из-за чего нас и убили. Стали бы они стрелять в нас, если бы мы были, как они? Но ничего страшного, в самом-то деле… Нетерпимость друг к другу — так по-человечески.

Этот мир, возможно, разделён и враждует.

В руины, похоже, наведывается нечто вооруженное и недоброе.

Капитан медленно оглядывается.

У города запах воды и цветения. Полуденное небо давит сверху, обещая жар до самого заката. Белка скачет по суку нависшего над каналом дерева… да, наверное, белка, маленький пушистый грызун, которому вполне подходит это название, несмотря на две пары ушей на любознательной морде и отчего-то зеленоватую шкурку. Что-то лохматое, низкое, бело-коричневое на противоположном берегу шарится в зарослях. Звери, зверьки… Но Капитан вслушивается, пытаясь вычленить в природном зуде и шорохах шаги человека. Вчера он был бы им рад. Сегодня — не то, чтобы очень.

Курт бросает мелкий камешек, который со звоном отлетает от мутного колёсного диска. Капитан вздрагивает.

— Патлатый, давай обратно. Полюбовались на некрополь и хватит. Пойдёмте уже, а? Мне совсем не нравится, что мы торчим тут, как мишени.

Капитан всегда полагал, что нет ничего лучше бессловесного понимания.

Что-то ещё проявляется здесь, думает командир и осматривается. Что-то, выдающее присутствие разумных существ, потому что на этом широком проспекте, который уводит туда, где на горизонте они видели дым, — на заросшем и мокром, трепещущем на ветру бывшем проспекте, где гулкий и шершавый рельс вдруг отдается под ногой, шепча, что по проспекту некогда ходили трамваи — совершенно неожиданными оказываются воткнутые в траву факелы. Днем, при солнечном свете, просто палки с тряпками, слабо пахнущими едкой жидкостью. Под факелами и около них нет тропинок, говорящих бы о нахоженных путях, целеустремленно куда-то ведущих. Кто бы и когда здесь ни ходил, смятая трава всегда оказывалась сильнее. Но факелы вряд ли поставили местные коты.

— Кому-то очень нужно освещение ночью.

— Чтобы метко стрелять? — предполагает Курт.

— Чтобы не заблудиться. Или не бояться города. Я думаю, второе.

— Или ещё отпугивать хищных зверей.

— Возможно. Но это наводит на мысль, что наши неведомые факельщики слишком слабы для того, чтобы быть причастными к убийству в канале. Мы шли от моста до проспекта минут сорок, и что-то по пути я не видел никаких палок с тряпками. А ты не заметил? В том всё и дело. В ту часть города, где мёртвые и воронка, здешние двуногие обитатели, похоже, не очень суются.

— Почему ты решил, что они двуногие?

— Так проще на первое время. Ладно, следи за дорогой.

— Скажешь тоже: дорога. Капитан, это же теперь просто луг…

Зной трещит сверчками и цикадами. Те же подсолнухи — множество круглых светил — таращатся из травы, как любопытные лица. И сколько здесь монументальных зданий, рассматривает их командир, — осевших, тронутых мхом и плющом, но до сих пор красивых — сколько колонн, высоких и изящных ступеней, поеденных временем кариатид, заплесневелых чаш фонтанов, а потом замечает нечто очень странное и останавливается.

Четвёртая, заинтересованно высунувшись из-под плеча, издает короткий смешок.

— Этот милый домик выглядит так, будто его стошнило бетоном.

— Какое грубое сравнение. Но ты права насчет бетона. Только не стошнило — им просто заделали вход.