Идущие

В самом деле: просыпаюсь — нет их. Что за чертовщина? Щупаю ступнями пол, вслушиваюсь в папашин храп, который доносится из недр дома, громкий и какой-то животный, словно затяжное поросячье хрюканье, и прикидываю, не толкнул ли он их кабатчику с утра пораньше, чтобы частично расплатиться с висящим над ним долгом и выпросить для себя стаканчик-другой. Ну, это вряд ли — очень дурнопахнущий получается товар, в прямом смысле. Ноги-то у меня не цветочками благоухают, увы, и таскаю я эти ботинки вот уже третью зиму, круглогодично, а до меня, кажется, ещё кто-то носил, и даже не один. Потому что купил их папаша на рыночной распродаже, и уже тогда они были страшно заношенными и потрёпанными, чуть ли не до дыр, и уже тогда воняли. Раз шесть их латал Василь-сапожник. Дико ругался, обоняя эти ароматы, но латал. Всё говорил, что проще сшить новые, чем чинить такое непотребство. Но папаша же жлоб ещё тот — в вопросах, не касающихся жрачки и зелья. Василю он, кажется, выпивкой и платил, Василь тоже пьяница — будь здоров…

На кухне — пусто, только кучка сухариков находится и сейчас же перекочёвывает в мой карман. Сегодня четвертый день недели, самая маковка, когда всё купленное уже подъели. Белая позже пойдёт к мельнику и мяснику. Шарю под лавками — может, здесь ботинки спрятались. Ничего, кроме редких клочков Кубышкиной шерсти. Линяет, зараза.

Я обеспокоен. Не отсутствие еды меня волнует, есть у меня места, где можно подкормиться, даже не выпрашивая, — мне сейчас идти на пасеку, а я без обуви.

Зажалят так, что пальцы отвалятся.

Караул!

Ладно. Пока пойдём босиком.

Утро сегодня тронуто туманом, как именинный пирог — глазурью из сахара. Такая же редкость, как тот самый пирог. В июле туманы гости нечастые, обычно они осенью бывают, приносят дожди и хандру, забирают на юг птичьи стаи. Туман — мокрость и липкость, а ещё гадость, потому что от него у меня закладывает нос. А нос — мой поводырь. Нетрудно представить, как мне плохо, когда он бездействует.

Прихватив куртку, выхожу на крыльцо, придерживая дверь, чтобы не скрипела. Закутывает туман меня, как в кусок влажной ткани, и бреду я по двору, сонный и одинокий, не готовый, на самом деле, ни к какому труду вообще.

Выпрошу у Костыля какие-нибудь сапоги, если получится, а там подумаю.

Заваливаюсь в сад — подёргать гороха. Горох и сухарики — чем не завтрак.

Шмяк. Круглое и увесистое стукает меня по макушке. Прицельно стукает, целенаправленно, с явным желанием вызвать на бой.

— Лада! — рычу.

А в ответ — тишина. И нос забился, не чует.

Шарю руками по траве, чтобы найти то, что в меня врезалось. Это яблоко. Маленькое, плотное ещё, недозрелое.

Второе чиркает по плечу. Не смешно.

— Некогда, Лада! Мне надо к Костылю, отрабатывать за папашу…

Невидимый метатель прячется. Вчера камни, сегодня яблоки… Лада, конечно, кто же ещё, только так прятаться несколько на неё не похоже, давно бы уже выскочила и обложила меня обзывательствами. Обиделась, наверное, что-то я ей не то сказал.

Шуршат ветки. Ага. Там, на яблоне, она и сидит.

— Хочешь, чтобы я залез и придушил тебя твоей же косой?

Почему бы и нет. Что я, не справлюсь?

Не придушить, в смысле, залезть…

Яблоня — узловатое многорукое чудище, хватающее меня за волосы и одежду. Кора льнёт к щеке — не в пример давешним губам холодно и шершаво. С чего бы это я вспомнил… Медленно, с ветки на ветку, ощупывая и примеряясь, чувствуя, как листья гладят по лицу, подбираюсь к затаившемуся человеку. Ноги скользят, ветви гнутся, ползу я, как улитка, потому что осторожничаю и опасаюсь свалиться, но тому, кто наверху, бежать некуда — только прыгать, поэтому я, даже такой неповоротливый, в самом выигрышном положении.

— Попалась!

С триумфом появляюсь на вершине. Ветер нудно гудит в ушах и ощутимо пошатывает. Хмурюсь. Никого здесь нет, только я. И…

Мявк. Соседский Бес обнюхивает меня, приветствуя. Щекочет усами и дружески бодает в лоб, мешок шерстяной. На холке у него, чуть пониже второй пары ушек, топорщится прилипший репей.

— Это ты, что ли, кидаешься?

Кот, не ответив, струится вниз по стволу. Караулил птиц, похоже.

— Да чтоб вас всех…

Я расстроен.

А туман досюда не дотянулся, здесь чисто и свежо, и мой нос сразу проходит. И ударяет в него, отлёгшего, с радостью готового впитать в себя всё, чем полнится надтуманный мир, волна конкретного смрада — нет, не смрада, смрадища, что меня сначала озадачивает, а потом, не поверите, радует тоже.

Ботинки. На самой верхушке они, связанные друг с другом шнурками, висят, ожидая меня, висят и пованивают, родной такой вонью, ядрёной, наверняка сделавшей охоту Беса заведомо обречённой на неудачу. Но как и откуда? И, главное, для чего?

— Шуточки у вас… — бормочу я в пространство. — Не поленились же залезть, повесить… видно, совсем без обоняния люди. И не брезгливые.

Тянусь, снимаю, глажу почти что любовно. Верные вы мои, хорошие…

В правом ботинке лежит тонкий прямоугольник, сложенный пополам. Я не ожидал его, и он до крови расцарапал мне палец.

— Костыль… гхм, извини, что отвлекаю, но… ты не мог бы сказать, что здесь написано?