Идущие

Костер вскидывает искры к потолку, от которого когда-то отломился пласт, обнажив кусок ночного неба. Чужие созвездия и искалеченная луна глядят на людей через пролом. Если бы не рваная трещина, отколовшая часть от светлого диска, и рассеянные вокруг обломки, луна казалась бы вполне земной и мирной. Курт пишет, иногда прерываясь, чтобы потереть уставшие глаза и размять руку, шелестит страничками своего неизменного во всех походах дневника. Его глаза не здесь. Он пробует увидеть этот мир таким, каким он был до папоротников, проросших сквозь асфальт, звериных голосов, перекликающихся в многоэтажных руинах, заплесневелых томов и булькающих недр бывшего метро, в которых плавает что-то слепое и шипастое. У всех есть своё хобби. Книга лежит рядом. Он раскрыл её, но не продвинулся дальше первой страницы. Когда хочется что-то рассказать самому, совсем не до чужих историй. Лучик спит, свернувшись под его курткой. Во сне она выглядит совсем юной, чуть ли не четырнадцатилетней, — ребёнок, невесть как забрёдший в развалины.

— Все эти дети в старой школе… Неправильно, когда дети гибнут, — хмуро говорит Капитан, ни к кому не обращаясь.

— В нашем мире они тоже умирают, друг.

— Так?

— Не то, чтобы так, но похоже. Атомные бомбардировки, холокост. Просто бомбардировки, голод… Война и болезни. Несчастные случаи.

— Этих ребятишек убили вместе с их миром. Они не возродятся в потомках тех, кто с ними одной крови. Их космос мёртв. Остались только камни — на надгробие.

— Ты слишком мрачен.

— Нет. Я видел такое же. Но там были живые. Они строили из надгробий хижины и выкладывали очаги…

— А ты им помогал?

— Я старался. Но они сами очень хотели.

— И здесь есть те, кто хочет. Обязательно должны быть. В лесах, в пещерах, одетые в шкуры, готовые снова пройти великий цикл цивилизации, пусть и пока всего лишь дерущиеся за самку и кроящие друг другу черепа дубинами… Люди живучи, Кэп. Ты ведь это знаешь.

— Как и ты. Уже построил дом из обломков своей вселенной, Курт?

Тот смотрит на спящую Лучик.

— Пять лет назад ты готов был свернуть мне шею за подобные разговоры, а теперь, поди ж ты, начинаешь их сам… Когда это табу исчезло?

— Сделай мне скидку на старость. Ну, так что?

— Почти. Но не совсем. А ты?

На гребне лицевой стены ресторана, развалившейся и оставившей после себя только кирпичный треугольный горб, курит Четвёртая. Темнота улицы дышит на неё снаружи. Вечно любит забраться куда повыше, думает про неё Капитан, а потом думает, что с высоты падать больно, и ещё — что им обоим не привыкать. Сигаретный глаз вспыхивает, как звериный. Четвертая смотрит на север — туда, где сохранились высотки, в ночи невидимые, и хмурится. Что-то вспоминает.

— А я не могу.

— Почему?

— Моя вселенная цела. Смысл?

— Врёшь. Могу сказать, кем ты был, Капитан.

— Просвети.

— Генералом. Или выше. А потом, после крушения, нашёл в себе огромную храбрость, чтобы снова зваться военной кличкой. Ты же ненавидишь военных — это и незрячий поймёт…

— Солдат тем более.

— Да. Солдат всегда узнает того, кто привык командовать легионами. Мне частенько хочется тебе козырнуть, вытянувшись по стойке «смирно». Но я не буду, ещё чего, много чести, патлатый…

— А я того и не стою. Да и не стоил никогда… Ты всё ещё хочешь рассказать мне про себя?

— Прайм тебе всё рассказал. Ты давно всё о нас знаешь. Да, господин куратор, теперь я в курсе, что существуют личные дела… Тогда как мы понятия не имеем, кто ты и откуда — лишь догадки. Одна моя сегодня подтвердилась. Ты-то не обиделся?

— Нет. Мне кажется, что это ты до сих пор обижен тем разговором на холме за больницей. Курт, в первые дни по-другому было нельзя.

— Это я тоже теперь понял. И не обижаюсь вовсе, что ты.

Всегдашний балагур опускает голову к исписанным листам. Он не настроен разговаривать дальше. А Капитан и не настаивает.

Завтра они попробуют разобраться, что за люди здесь живут. Раз уж застряли из-за этой странной двери, можно и провести время с пользой. Очередной мирок в копилку. Много он их таких насобирал, хватит не на один альбом памяти. Но этот, именно этот, отчего-то вызывает тревожные отзвуки. Он очень похож на…

Хотя нет, не похож. Этот уже слился с природой. Он чище.

Ребятки-ребятишки… Четвертая дует на пальцы. Ей холодно, но к костру она не идёт. Она пытается понять. Дома, дороги, город, смерть. Когда?

Гуща папоротников светится тёпло-голубым. Стрекочут кузнечики — наверняка многокрылые и многоглазые. Какой-то зверь размером с кошку крадётся среди чёрных изгибов травы. Полоса света от папоротников попадает на него — это и есть кот, только с четырьмя ушами. Все они синхронно дёргаются, поворачиваясь на звук разговора. Настороженно изгибается хвост-метёлка. Удостоверившись, что существа, засевшие в старом здании, сами по себе и не представляют опасности, зверёк продолжает свой путь. Четырехухий, крапчатый, с вытянутой мордой и густым воротником-жабо, он вовсе не выглядит уродливым. Он — красивый, просто другой.