Идол

То ли насмешливо, то ли сочувственно она спросила:

— И как это тебя угораздило в ссылку?

— Да ладно я! — эмоции вернулись к Луневу, хотя, уже казалось, исчезли окончательно. — Ты как здесь оказалась?

Рита гордо выпрямилась:

— А я, lieber Herr, устроила митинг против идола. Открыто выступила против действующей власти. Да, именно так.

— И за это тебя сослали? — у Лунева не вязалось в мыслях: Рита, та самая рисовщица-мармазетка Рита и — митинг? Так её действительно хватило на подобное. Она не бросалась словами, когда говорила о своей ненависти к идолу.

— Ну, а что они ещё могли сделать? — усмехнулась Рита (усмешка вышла ненатуральной, какой-то одеревеневшей). — Правительство никогда не отличалось разнообразием мер, которыми оно думает себя обезопасить. Они сочли, что меня лучше убрать подальше, и… вот результат. Так что, по идее, я должна быть совершенно счастлива: я восстала против тирана и поплатилась за это. Всё, как я и хотела.

Лунев смотрел на неё: судя по виду Риты, счастлива она не была. Этот взгляд — это был уже совсем не тот взгляд, не огненная буря, не знающая препятствий, нет, свечка на ветру: пламя слабое, неровное, оно дрожало, дёргалось, металось, чтобы сохраниться и не погаснуть. А улыбка — от сведённых скул скорее жалостная, чем саркастичная? А поникшие плечи, с трудом удерживаемая осанка? А общая затравленность во всём облике?

Рита только делала вид, что всё замечательно, всё просто превосходно, делала старательно, но не совсем удачно. Если что и поддерживало её ещё, так это воспоминание о том, за что именно она сейчас здесь.

— Так что мы с тобой оба — жертвы режима, — заключила Рита и пожала плечами: мол, вот как забавно и нелепо.

— Да, — только и ответил Лунев. Он только ещё начал понимать значение всего, что происходило. Он и фройляйн Рита — в ссылке в приозёрье, и для каждого из них другой — единственный знакомый человек здесь. Какое странное и неправильное совпадение. Почему Рита? Почему именно с ней он столкнулся на необозримой шири степей? Он не любил эту женщину, более того, с трудом выносил её. Да и она его, наверняка, тоже.

Там. В прошлой жизни.

С тех времён остались только бесформенные осколки, разрозненные и ничего не значащие. На их основе им обоим теперь придётся что-то строить, что-то совсем новое, непохожее на то, что было.

Им придётся жить, — вдруг Лунев понял это очень чётко. Как бы то ни было, но им придётся жить и заново выстраивать свою жизнь — по кусочкам, по мелким обрывкам. Чем это обернётся, Лунев и сам ещё не знал и предположить не мог. Но что-то последует, в любом случае, что-то будет, чем бы оно ни было. Это ещё не конец.

60.

Рита подняла голову и бросила взгляд на нескончаемые ряды снежных холмов, что тянулись до самого горизонта.

— Тоска…

Она бросилась бежать. Слишком пусто, слишком беспредметно было пространство вокруг. Слишком непрерывен белый покров, только снег, куда ни глянь. Не за что зацепиться, не на что даже смотреть. Только степь, степь, степь…

Рита бежала сквозь сугробы, сквозь холмы, сквозь необозримое пространство в попытке выбежать, вырваться из этого места, вырваться, может быть, за сам горизонт, уйти отсюда, ведь степь не может быть бесконечной. Где-нибудь да существует её граница, за которой — жизнь, весна и люди, люди, люди! Обратно, как она хотела обратно — к той, нормальной жизни, которая, казалось, будет всегда. Если бежать, бежать и бежать, если не останавливаться, она доберётся туда, рано или поздно. Но степь не кончалась, даже не двигалась; линия горизонта по-прежнему висела там, где и висела, и пустота. Белые холмы замерли и стояли непоколебимо.

Здесь не было людей — ни одного человека! Никого больше, Рита одна посреди белизны и безмолвия. Она не могла так: без огней, без людских голосов, пусть бы и злобных, ненавидящих, без блеска и оживлённого шума. Какая неожиданная, непростительная слабость: разве можно быть столь зависимой!

Рита не знала, сможет ли прожить без всего этого, выдержит ли. Сможет, сможет! — сказала она сама себе, потребовала от себя. Безоговорочно. Она должна справиться. Она же фройляйн Рита.

Только вспомни, почему ты здесь, — напомнила она самой себе. Вспомни, что страдаешь за правду, и сразу станет легче. Только вот ей почему-то не становилось.

Lieber Gott[11], почему у неё забрали пузырёк с ацетоном!?

Всё бы кончилось быстро и красиво, а теперь? Сколько теперь ей томиться в ссылке, сколько лет наедине с белой равниной? Она не сможет, Рита уже чувствовала, что слабеет, как будто безжизненный простор подтачивал её силы, высасывал из неё жизненную энергию. И ещё сети — даже здесь, в тысячах километров от Ринордийска; эти невидимые прочные сети поистине захватывали всё.

Она бежала, борясь с сетями, борясь с пространством, бежала, пока не начала задыхаться. Рита остановилась, обернулась вокруг, окидывая взглядом совсем неизменившуюся окрестность. Степь дрожала у неё перед глазами, но, Боже ж ты мой, ничего не происходило, ничего!