Идиот нашего времени

Но, видимо, катилось все по накатанному — механизм и без участия кормильца кормился вполне исправно. Даже затеялась какая-то рекламная «прямая линия» — явились два областных депутата, которые и раньше хорошо платили редакции и с которыми Земский лично поддерживал контакт. А теперь он здоровался с ними, моргал, ничего не понимая, но депутатов увели в пресс-центр, и Земский опять остался один. Ходил по конторе, заглядывал в кабинеты. Сотрудники испуганно притихали, начинали интенсивно стучать по клавиатурам. Но он никого не распекал, не поучал, а вяло смотрел на них и шел по коридору дальше.

* * *

Но вскоре после обеда произошло первое событие, которое его как следует встряхнуло. А ближе к вечеру и второе, вернувшее его в прежнее состояние энергичной деятельности. Сначала пришел Игорь Сошников. Земского сильно удивило его поведение. Сошников, всегда ершистый, готовый обидеться или обидеть, теперь сидел понурый и со всем соглашался:

— Мне все равно, я буду делать любую работу.

— Любую не нужно. Нужно делать конкретную.

— Хорошо, буду конкретную. — Сошников сидел в небольшом кресле напротив, в руках держал свернутую в толстый рулон газету Земского, лениво постукивал ею о колено.

— И как? — кивнул на газету Земский.

— Нормально, — ответил Сошников.

— Что нормально. Говори начистоту.

— Начистоту? — удивился Сошников. — Зачем тебе. Тебе интересно, что я думаю о твоей газете?

— Еще бы. Ты же пришел ко мне работать.

— Какая разница, что я думаю о твоей газете. Свою работу я буду делать честно.

— Если ты боишься, что с моей стороны будет какая-то реакция, то ошибаешься. Говори начистоту, мне интересно твое мнение.

— Тогда съешь. Когда я работал в «Известиях области», думал, тупее нашей газеты не существует. Пока не увидел сегодня твою.

— И что же?

— Стенгазета на тридцати двух полосах. Уровнем правда раз в пять пониже, чем та, которую мы в свое время делали на первом курсе. Ну такая, как если бы ее выпускали в публичном доме. Точнее — несколько разворотов в публичном доме, еще несколько — в столовой общепита, еще в райотделе милиции, в поликлинике, в дачном кооперативе и так далее. Но самое потешное — это странички с олигофренами — там, где вы размещаете фотографии, присланные читателями, разные поздравления и стишки. Особенно умильно, когда какая-нибудь мать семейства поздравляет с днем рождения стишками собственного сочинения стареющего муженька. Или что-то подобное. Я даже вообразил себе застолье, степенную пару, гостей, появляется газета, там фотография виновника торжества и сопроводительные вирши: милый мой, милый мой, с днем рождения тебя, я с тобой буду всегда, по жизни под руку пройдем и все невзгоды обойдем.

Земский засмеялся, скорее даже не засмеялся, те конвульсии и взрывоподобные звуки, сотрясшие его, можно было охарактеризовать как ржание. Он с минуту отдавался распрягшему его чувству. Наконец кое-как успокоился:

— Понимаешь ли, Игорек… Вот рассмешил… — Опять чуть было не принялся смеяться. Все-таки взял себя в руки. — Понимаешь ли, именно вот такой газета и должна быть. Должен тебе сказать, что я выпускаю идеальную газету. Что же, ты ничего этого не понял?

— Почему же, я все это очень хорошо понял.

— А ты, что же, раньше нашу газету не читал?

— Нет, не читал. Я никаких газет не читаю. И никогда не читал.

— Вот только у нас такое и возможно: сапожник, а всю жизнь проходил в лаптях.

— Не в лаптях, Вадим. В украшенных сапфирами черевичках.

— Ну да, в черевичках… — сказал задумчиво Земский. И принялся рассуждать на любимую тему: — Важно понять, что ничего тупее и быть не может. Тупость современной газеты — это ее кредо, ее фасон, философия. Ну, тупее разве только радио и, понятно, еще тупее телевидение. Но все это должно быть тупым. Тупее и еще тупее. Товар должен быть доступным для усвоения. Есть идеальные в этом отношении газеты, у которых нужно учиться делать товар.

— Что-то вроде «Московского пи…больца»?

— Ну вот, а говоришь, что не читаешь никаких газет.

— Не читаю, значит, не читаю, но, понятное дело, изредка пролистываю.

— На самом деле, «Московский пи…болец» недотягивает, иногда они делают длинные предложения — из десяти слов и более. А предел есть четкий — в предложении, за редким исключением, семь слов из обиходного словаря, ничего сверх лимита, который доступен среднестатистическому обывателю.

— Но в таком случае я-то тебе зачем понадобился? Я не умею обходиться семью словами.

— А я объясню. Секретов никаких. Назрел серьезный проект. Предположительно на год. Может быть, на меньший срок. Будешь его пиарить?

— Хорошо, буду пиарить.

— И что же, тебе неинтересно, какой проект? — недовольно сказал Земский.

— Я буду качественно делать любую работу, — кивнул Сошников, — ты же знаешь. Нравится или не нравится. Если я подписываюсь… Ну, хорошо, какой проект?

— Ничего, что противоречило бы твоим убеждениям, — Земский сказал это без обиды, а даже с досадой.