Идиот нашего времени

Он опять склонился в полупоклоне и вышел из комнаты, осторожно притворив за собой дверь. Потом спустился на улицу. Пригревало, и без пальто было уже терпимо. Он, как и пришел к Нине — в свитере и джинсах, которые она однако успела заштопать, отправился на соседнюю улицу, где ходила маршрутка, но только не в ту сторону, куда теперь пошла за покупками Нина, а в противоположную, чтобы не столкнуться с ней по дороге. Вот только пришлось уйти в башмаках Коренева, не в шлепанцах же топать по городу. Обнаружил в джинсах позвякивающую мелочь. Та самая сдача, которую он тогда в магазине машинально сгреб и ссыпал в свой карман. Пересчитал. Денег хватало на пачку дешевых сигарет или на одну поездку на маршрутке. Он не стал покупать сигареты, а зажав мелочь в кулаке, вышел к остановке.

* * *

Но только еще через неделю Вадим Земский появился у себя редакции. В эту неделю произошли неприятные для него события. Он в эти дни был показательно безволен — делал все, что приказывала Лада. Хотя, наверное, тем самым еще больше распалял в ней злость. Зато его безволие было неподдельным, он на некоторое время будто совсем потерял контроль над собой, и ее желание побольнее досадить ему вязло в его равнодушии. Прямо из дома, почти с порога (Лада не пустила его дальше коридора) его увезли на платной «скорой» в наркодиспансер, хотя надобности в этом не было — он и сам оправился от запоя. Положили в самую грязную многолюдную палату с пропитушными типами. Он послушно лег под капельницы и дался уколам, от которых сознание погрузилось в совсем уж тяжелый сон. Когда он просыпался, чувствовал себя тягучим куском теста, и, что там снаружи предпринимала жена, ему было все равно.

В какой-то момент она появилась перед ним — в новом шикарном полушубке, которого он еще не видел, с шикарной же черной косой на плече, обводя пространство обшарпанной палаты надменным взглядом. Вся палата, человек семь удалых синеглазых граждан, шокировано замолкли при ее появлении. Она пришла не одна — со своим юристом Спиридоновым, который частенько отирался при их семье и которого Земский, может быть, совсем небезосновательно подозревал в излишней преданности Ладе. И то, как она мягким голоском называла юриста Женечкой, хотя и на «вы», и даже будто ненароком, забывшись, один раз положила свою руку на его плечо, когда он шуршал бумагами, расположившись на стуле напротив Земского, — и в этом тоже можно было усмотреть желание досадить.

Все было напрасно — Земский даже не ухмыльнулся ни разу, он только морщился от усталости, желая послать всех куда подальше. Он с ватным равнодушием подписал бумаги, которые они принесли. Были эти бумаги его последними материальными зацепками за блага реальности: двадцать процентов акций как совладельца газеты, квартирная доля, и даже его машина. Все переписывалось на Ладу.

— Еще подошьешься! На самый-самый-самый длительный срок, какой только возможно, самой-самой-самой сильной «торпедой», — строго говорила она, немного округлив большие черные глаза. — И пройдешь медобследование — не нахватался ли чего в подворотнях. А там я еще посмотрю! Пустить ли тебя квартирантом… На испытательный срок… Хотя папа категорически настаивает, чтобы я вышвырнула тебя на улицу.

Она ушла, и кто-то присвистнул:

— Какая краля!.. Слышь, мужик, это что, твоя баба?

Где-то на периферии сознания родилось: «Это не моя баба. Это я ее побитый пес…» — Но он промолчал.

— Слышь, мужик, ты имеешь такую бабу?..

— От…сь, — буркнул он и отвернулся к стене.

И после выписки дома он был тих и отстранен. Лада ему платила тем же: ни слова, ни выкрика за несколько дней, видела, что он вовсе не играл, слоняясь из угла в угол, а совершенно искренне был поглощен своими мыслями, тупо останавливаясь то перед окном, то еще где-то — мог минут пять простоять посреди комнаты.

После «лечения» в наркодиспансере, вероятно, из-за медикаментов Земский некоторое время как-то по-особому чувствовал запахи. Они искажались, приобретая странные по большей части неприятные оттенки. Ему казалось, что дома нестерпимо пахло несвежим бельем, и он, когда пришла домработница Виолетта — полная пятидесятилетняя армянка, нагрузил ее лишней работой, заставил перестирать все постельное белье, хотя оно было сменено только накануне. И на улице от автомобилей обостренно чувствовал будто запах подгоревшей в прогорклом масле несвежей рыбы. Проходила мимо женщина, а за ней, вместо косметики тянулся шлейф йода. А если навевало дымом от прошлогодней листвы, которую начали жечь, то его и вовсе начинало тошнить. И в конторе пахло не лучше — словно старыми солдатскими портянками. В нем не утихало ощущение брезгливости. Он с внутренним содроганием подавал руку тем людям, которым приходилось подавать. Несколько раз в день заходил в умывальник, долго мыл руки и лицо. А потом сушился под горячими струями воздуха, боясь касаться предметов, подставляя под сушитель то руки, то, изгибаясь, подсовывался под него лицом. И долго не мог включиться в работу — не мог вообще понять, что и как происходит в конторе.