Иди и возвращайся

Всю неделю я болталась по Пескам, надев на себя четыре кофты сразу и замотав лицо шарфом. Я гнала самокат по Суворовскому, Кирочной или Шпалерной, изредка останавливаясь, чтобы сделать фото граффити, пока их не закрасили. Нева уже растаяла и несла свои мутные воды в залив. Небо, вода, набережная и ее противоположная сторона, кроме красно-коричневых «Крестов», были серыми. Все оттенки: от грязно-белого до почти черного по вечерам неба. Солнце не хотело показываться в городе. Не этой весной.

На набережной я фотографировала недавно установленный парусник. Дома распечатала фото и сделала из него коллаж: железный корабль плывет по морю, полному химер. Они вытягивают шеи и пытаются его потопить.

Со мной всегда был рюкзак с бутылкой воды, альбомом и карандашами. Николай Сергеевич неодобрительно смотрел на результаты моих шатаний по городу: искривленные пропорции набережной Фонтанки, под мостом — экскурсионный катер с японскими прогнатодонами, потусторонние пустые коридоры-улицы Коломны с провалами окон, деревья Летнего сада, тянущие хищные лапы за спиной у девятилетней девочки на самокате. Он отмечал мелкие ошибки, но я видела, что он недоволен настроением рисунков. Иногда я рисовала то же самое, но без чудовищ и хищных лап: веселых туристов с фотоаппаратами, людей в очереди. Никитин говорил, что у меня дар рисовать жизнь как она есть. Но я ничего не могла с собой поделать.

В пятницу после уроков я поехала на самокате не домой, а в НИИ, в котором работала мама.

Раньше я часто приходила к ней после уроков, если не было занятий или секций. Вадим Петрович был демократичным, а вахтерша — глуховатой и слеповатой. Поэтому все дети сотрудников проводили много времени на работе у родителей.

— Я к Анне Аркадьевне, — говорила я вахтерше, она согласно кивала и нажимала на кнопку пропуска.

— К Наринэ Фаруховне, — говорила я в следующий раз, и меня пропускали.

— К Акакию Велимировичу. — И вертушка приветливо пищала.

НИИ, в котором теперь располагалась и «Медицина будущего», находился в нашем районе, в одном из исторических особняков. Зеленое здание в стиле барокко стояло отдельно, за собственным забором, на котором дряхлели огромные гипсовые вазы, выложенные фруктами. Место, куда мама не дошла, оставив меня в школе. И теперь лепнина, пухлые младенцы на фасаде и даже вазы казались мне зловещими. Из-за забора выглядывали голые стволы тополей.

Стволы тополей были видны в окно маминой лаборатории. Однажды я изучала их несколько часов подряд. Мне было лет пять, мама забрала меня из сада и привела на работу. В лаборатории она посмотрела в несколько микроскопов, налила воды в поилки подопытных мышей, сделала записи в журналах и ушла в свой кабинет за сумкой, отвлеклась на диссертацию и забыла обо мне до позднего вечера. А я, не сумев открыть тяжелую дверь, пересчитывала оставшиеся листья на тополе и иногда вытирала слезу. Спас меня папа, который после двадцати неотвеченных звонков на мамин номер пришел в НИИ. Пока он меня одевал, они ругались.

Я нисколько не сомневалась, что, зайди я сейчас внутрь, меня беспрепятственно пустит та же глуховатая вахтерша, и я смогу погулять по просторным комнатам, заставленным стеллажами с документами. Но вместо этого развернула самокат и поехала к близнецам.

Дома был только Ваня. Он открыл мне дверь и молча пошел в свою комнату. В их комнате на полу, окруженный разбросанными вещами, по-прежнему лежал пазл. Из-под него тоскливо выглядывал потертый ковролин.

Ваня делал домашку по физике, и я присела на пол и пыталась найти хоть одну верную деталь для пазла. Но ни одна не подходила по цвету. Минут через пятнадцать у меня заболели глаза, тем более в комнате было темновато — настольная лампа освещала только письменный стол, один на двоих. Потом я бросила пазл, подошла к окну и заметила, что по нашему дому от фундамента до второго этажа пошла трещина, похожая на реку с притоками. Я хотела взять альбом и рисовать реку, текущую среди окон и лепных украшений, но Ваня закончил делать домашку, закрыл учебник и тетрадь и повернулся ко мне:

— Есть будешь?

— Буду, — ответила я.

— Пойдем.

В прихожей по дороге на кухню я взглянула на себя в зеркало. Мама не была красавицей, но умела, как говорила бабушка, «себя подать». Мне ее способность не передалась. Я сняла резинку, пригладила волосы и перевязала хвост — так хотя бы аккуратнее.

На кухне Ваня гремел кастрюлями. Вытаскивал каждую из холодильника, открывал, нюхал и ставил в раковину. В раковине скоро закончилось место; впрочем, кастрюли в холодильнике тоже закончились.

— Ничего похожего на еду. Пойдем за варениками. — И он странно на меня взглянул.

— Пойдем.

Мы оделись и отправились в супермаркет за углом. На перекрестке без светофора я шагнула на зебру, не посмотрев налево. Раздался резкий автомобильный гудок, и в тот же момент Ваня дернул меня за руку. Меня развернуло назад, Ваня схватил меня и оттащил обратно на тротуар. Секунду он крепко прижимал меня к себе.

— Смотри, куда прешь! — раздалось из открытого окна машины.