В следующие несколько дней время выкидывало в городе бесчисленные шутки, но первым заметил это Хови, между расставанием с Джо-Бет и новой с ней встречей. Минуты растягивались в часы; часы казались достаточно долгими, чтобы сменились поколения. Он решил скоротать время, осматривая дом своей матери, — в его характере было подбираться к корням явлений, искать их начало. Чувства прошлой ночи сохранялись, и он ощущал их еще сильней — абсурдная уверенность, что в мире все будет хорошо, не может быть плохо теперь. Умом он понимал абсурдность этого чувства, но не сопротивлялся.
Следом пришло другое, более тонкое чувство. Когда он подошел к дому, где жила его мать, все вокруг каким-то сверхъестественным образом изменилось. Он стоял в центре улицы и глядел на дом, неподвижный, как на фотографии. Не было ни машин, ни пешеходов.
Эта часть города словно застыла, и он так и ждал, что в окошке появится его мать, снова молодая. К тому же его не покидало ощущение, что все события предыдущего дня, его встреча с Джо-Бет, совершались в ожидании чего-то гораздо большего, о чем он не осмеливался даже помыслить. Мысля о таинственной предрасположенности этой встречи заводили его в такие философские лабиринты, что он не мог отличить любовь от науки.
Вот и теперь, стоя перед домом своей матери, он не мог отделить ее тайну от тайны своей любви. Дом, мать и их встреча были связаны воедино. А связывал их он.
Он решил постучать в дверь (как иначе он мог изучить это место?) и уже хотел подняться по ступенькам, когда какой-то инстинкт предостерег его от этого. Он отошел и увидел открывшуюся перед ним панораму города, спускающегося с Холма до восточных пределов, за которыми расстилался сплошной лес. Или почти сплошной: то здесь, то там среди листвы зияли просветы, в одном из которых собралась какая-то толпа. Там метались прожекторы, выискивая что-то невидимое ему. Кино они, что ли, там снимают? В это утро он был так зачарован, что легко мог пройти по улицам мимо половины голливудских звезд.
Стоя там, он услышал чей-то шепот. Он быстро оглянулся. Улица сзади была пуста. Никакой ветер не мог донести до него этот звук: ветра не было. Но он пришел вновь, так близко, что, казалось, он рождается внутри его головы. Тихий невнятный шепот, повторяющий только два слога:
— Ардховардховардхова…
Он никак не мог связать этот голос с тем, что происходило внизу, в лесах. Да его и не очень заботила эта связь. Этот город жил по своим законам, и ему предстояло подчиняться им в неведомых будущих приключениях. Город привел его к любви, к чему приведет его этот шепот?
Было нетрудно найти путь вниз. Пока он шел, его охватило дурацкое чувство, что весь город вот-вот совершит этот путь вместе с ним, сползет со склона холма и провалится в бездну.
Это гротескное ощущение усилилось, когда он достиг леса и спросил, что случилось. Никто не обращал на него внимания, пока какой-то мальчик не пропищал:
— Тут дырка в земле, и он провалился.
— Кто «он»? — спросил Хови. Но ответил не ребенок, а сопровождающая его женщина.
— Бадди Вэнс, — Хови не спешил реагировать, надеясь на дополнительную информацию. — Он был телезвездой. Такой смешной. Мой муж его любил.
— А они его достали?
— Нет еще.
— Ничего, — вмешался мальчик. — Он все равно уже мертвый.
— Правда? — спросил Хови.
— Конечно, — подтвердила женщина.
Внезапно сцена обрела для него новую перспективу. Все они привали сюда не спасать человека.
Они хотели видеть, как его достанут, чтобы потом сказать: «Да, я видел, как они несли его под простыней». Это патологическое любопытство после всего вывело его из себя. Кто бы ни повторял его имя, в гуле толпы он больше ничего не слышал. Незачем было оставаться тут, когда у него были глаза, в которые он мог смотреть, и губы, которые он мог целовать. Он повернулся и побрел к мотелю ждать появления Джо-Бет.
4
Только Абернети всегда звал Грилло по имени. Для Саралин, до самого расставания, он был Грилло, и так же звали его все коллеги и друзья. Для врагов (а у какого журналиста, тем более специалиста по скандалам, нет врагов?) он был «этот чертов Грилло», мог он быть и правдивым Грилло, но всегда Грилло. Только Абернети называл его, как сегодня:
— Натан?
— Ну, чего тебе?
Грилло только что вылез из-под душа, но от одного звука голоса Абернети был готов вскочить и бежать куда угодно.
— Что ты сейчас делаешь?
— Работаю, — соврал Грилло. Был уже поздний вечер. — Помнишь мою грязную работку?
— Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс, комик — знаешь? — так вот, он пропал.
— Когда?
— Сегодня утром.
— А где?
— В Паломо-Гроув. Слышал?
— Да так, по карте.
— Они пытаются его вытащить. Там сейчас день. Когда ты мог бы вылететь?
— Через час. В крайнем случае, минут через девяносто. А что, это так интересно?
— Ты чересчур молод и не помнишь «Шоу Бадди Вэнса».
— Я смотрел повторения.
— Тогда я тебе скажу кое-что, мой мальчик, — это обращение Грилло ненавидел, — когда показывали это шоу, все бары пустели. Это был великий человек и великий американец.
— Так что, тебе нужен слезливый репортаж?