Явка в Копенгагене: Записки нелегала

Ошибка с их стороны исключается. Какая уж тут ошибка? Группа захвата действовала уверенно, про­фессионально. Знали, кого берут. А кого? Террориста? Мафиози? Контрабандиста наркотиками? Черт, какой холод! Меня бил озноб. Как же унять эту дрожь? Вскочил на ноги. Сделал несколько приседаний. Стало легче. Прокол с нашей стороны? Но где? Когда? В ка­кой момент? В голове молниеносно прокручивались ситуации, имевшие место за последние годы. Пропав­шая осенью 1967 года в тайнике закладка? Скорей всего — это. Да, это она! Но ведь с тех пор прошло ровно три года. Ну и что? Последняя поездка «Весты» в Союз? Тоже может быть. Прошло всего три недели после ее возвращения. Возможно была зацепка при пересечении границы, которая затем притянула «хвост». Но почему сразу— арест? «Хвост» сам по себе еще не повод для ареста. Почему? Признаков разработки как будто не было. Или проворонили? Наружка? Подвод агента? Настораживающие момен­ты? Хотя вчера, когда «Веста» шла на курсы журналис­тики, она обратила внимание на двух типов, стоявших на углу пашей улицы рядом с переездом через линию городской электрички. Мы с «Вестой» обсуждали этот момент. «Похоже, что наружка,— сказал я ей тогда.— Если это разработка, то это должно где-нибудь про­явиться». Всего лишь два дня тому назад я проводил очередную тайниковую операцию по связи с Центром. Проверялся тщательно, в вечернее время, и был уве­рен, что слежки не было. Так где же истина? Что делать? А почему это Луис во время отсутствия «Вес­ты» спрашивал, пишет ли она из Европы. Я тогда сказал ему, что получил открытку и ожидаю телеграм­му о ее приезде. А если моя корреспонденция была на контроле? И спецслужба убедилась, что никакой от­крытки не было и в помине? Была только телеграмма «Весты» из Цюриха, извещавшая о вылете самолета. Так, может, все же Луис? Или Игнасио? Ладно! Спо­койно! Подождем первого допроса, а там будет видно. Лихорадочно прокручиваю в уме отступной вариант легенды-биографии. В Центре «Весте» сказали, что уже пришло время отказаться от этого варианта. Но это на случай переезда в США, когда вступит в дейст­вие настоящая биография, отработанная в Аргентине. Но ведь мы еще пока здесь? В другой стране— да, но здесь? В каменном мешке под открытым небом было ужасно холодно. После ванны голова и спина все еще были мокрыми. Пробирал жуткий озноб. Во дворе слышались какие-то вопли, лязг стальных дверей, крики охранников. Душераздирающий жен­ский крик. Плач ребенка. Похоже, девочки. Неужели моя? Что с ними? Вполне возможно, что и они здесь. (В этом я не ошибся.) Слышатся удары в стальную дверь, сопровождающиеся криками: «Гуардия! Гуардия!^[41]» Я тоже стал бить ногой в железную дверь и звать охранника, так как ужасно, до рези хотелось в туалет. Никакого ответа. Пришлось справить малую нужду прямо на мокрый бетонный пол. Чтобы хоть как-то согреться, попытался делать гимнастику. По­том, присев на корточки, стал снова раскачиваться взад-вперед. Прошел час, а может, два. Дверь с лязгом распахнулась, и вошли трое. Нахлобучили мне на го­лову черный вонючий мешок из плотной ткани, надели наручники, взяли меня за локти и повели через двор, затем по узким крутым ступеням куда-то на второй этаж. Пройдя по коридору, останавливаемся. Сдерги­вают с головы мешок. В глаза ударяет ослепительный свет. Меня привели в небольшое недостроенное поме­щение с окнами без стекол и серыми бетонными стена­ми. В углу, на бетонном полу куча строительного мусора. Холодно. Наверное, градусов 7—8 тепла. У каждого окна по охраннику. А вот и тот сутулый высокий мулат, которого я видел сегодня в полдень у входа в кафе на авениде Корриентес. У стены стоит стол. Над столом свисает с потолка яркая лампочка. Прямо на шнуре лампочки висит микрофон, шнур его тянется куда-то в коридор.

Меня сажают на стул. Снимают наручники. За спи­ной тотчас становится мулат. Вошел мордастый, плот­ного телосложения мужчина лет тридцати с гаком, в цветастой модной рубашке, без галстука, в твидовом коричневом пиджаке. Садится напротив на стул.

—   Ну, что, товарич, будем говорить? — спрашива­ет он, ласково улыбаясь. Он так и сказал: «товарич», что означало «товарищ»— родное русское слово. Мозг пронзила мысль: «товарищ!» Это уже информа­ция к размышлению. Почему же сразу привязка к Со­юзу? Они так уверены, что я русский? Почему? Можно было бы отказаться отвечать, ссылаться на Аргентину, окажись мы в другой стране! Но сейчас? Сразу в лоб — «товарищ!». Это прием — в лоб!

—   Что вы имеете в виду?-— спросил я, делая вид, что не понимаю, о чем речь.— Ну, «товарич», дальше что? На каком основании вы...

—     Не валяйте дурака! Вы отлично знаете, что я имею в виду: вы — русский шпион! (Именно русский, не советский.) Мы давно о вас все знаем. Так что в ваших же интересах будет нам рассказать все: адреса, явки, шифры, связи. Все! Это — для начала. («Ого, ни много ни мало! Да, они знают, кто я. Что еще они знают? Это— провал. Надо потянуть время, прийти в себя».) Не скрою, что я еще находился в состоянии шока.