Ястреб халифа

– К сейиду лишний раз не подходить, вопросов не задавать, сиськами не вертеть – все впустую, о дочери греха, господин не охотник до человеческих женщин. Но наш сейид – да умножит его дни Всевышний! – не лежит как собака на сене, так что управляйтесь со своими фарджами, как подскажет вам разум, и да вразумит вас Щедрый и Подающий. В комнаты, где сидит господин, носу не совать. Так же и с садом – надо будет, позовет, не надо – значит, и вам туда не надо. Сейид наш – да прибавит ему здоровья Всевышний! – чистоплотен подобно магрибскому коту и за грязные полотенца, скатерти и одежду велит бить розгами. Так что убереги вас Всевышний, о глупые, ущербные разумом, надеть стираное с грязным, новое со стираным и зашитое с распущенным. Пищу сейиду, о дочери греха, надлежит подавать по рангу главнокомандующего, по правилам внутренних покоев: на подносе, под покровом, а из кувшинов разрешаются только хурдази – и на горлышке чтоб повязан был шелк с бахромой! – а среди блюд должна лежать ветвь тамариска…

И тут послышалось:

– Махтуба! Мах-ту-бааа! Матушка, вы где?

И в садовых воротах нарисовалась высокая фигура верхом на сером поджаром коне.

Всаднику ответил истошный женский визг – невольницы кинулись врассыпную, закрываясь кто рукавом, кто подолом.

– Стоять, о дочери греха! – заорала Махтуба и топнула здоровенной ножищей. – Куда побежали?! Это же ваш новый господин!

Тарик – а это был конечно же он – тем временем подъехал поближе. Сиглави цокал по ярко-красной плитке садовых дорожек и мотал мордой, принюхиваясь к гроздьям чайных роз.

Подняв брови, нерегиль с удивлением оглядел череду смуглых животов под задранными подолами. Поверх подолов и рукавов любопытно стреляли карие и черные глаза.

И снова обратился к Махтубе:

– Матушка, к нам напросился на ужин Саид аль-Амин. Великая госпожа послала ему в подарок рабыню, и он горит желанием похвастаться.

– А чтоб ему не пригласить вас, о мой господин, к себе? – возмутилась в ответ управительница. – Слыханное ли дело, сосунок-ханетта, командующий гвардией без году неделя, он должен почтительно испрашивать разрешения почтить вас своим гостеприимством, а вместо этого он, не прислав подарков, – а кстати о подарках: новая рабыня его, скажу я вам, сейид, явилась тут ко мне с задранным носом в огромном паланкине с откинутыми циновками, ни дать ни взять курица с растопыренными крыльями, и такая вся довольная, как та кошка, а что ей быть недовольной, вся вон уже увешана ожерельями…

– Матушка…

– Ну хорошо, хорошо, старая Махтуба примет молодого наглеца, и примет как подобает, господин может не волноваться, хотя я бы на месте сейида…

– Ма-ту-шка…

– Хорошо-хорошо, небось не первый десяток лет служим в самых знатных семьях, порядок знаем, тем более что в этот раз господин выбрали дом так уж дом, вот что называется богатство: и сардаб с ручьем и камином есть, и мокрый войлок в спальнях навешен, вода так и льется, и напор хороший, сразу видать, река близко, и пологи над войлоком натянуты, и все хорошего тонкого газа…

– Махтуба!..

– Да, сейид?..

– Для меня – печеные баклажаны и рыба. Я не могу есть мясо каждую ночь, Махтуба, оно слишком тяжелое.

– Как рыба?! Как рыба, сейид?.. Вы что, девушка?! Вы вон целыми днями скачете, целыми днями в заботах, в делах, ни сесть поесть, ни толком воды выпить, мужчине в вашем возрасте нужно есть много мяса, красного мяса, для силы днем, силы ночью…

– Махтуба, сегодня на ужин я буду есть рыбу.

И Тарик, потянув звякающий кольцами повод, развернул сиглави.

Уперев руки в боки и мрачно глядя ему вслед, Махтуба сердито ворчала:

– Как это тяжелое? Что это за выдумки – мясо тяжелое? Хорошо-хорошо, если господин не хочет есть на ночь мяса, я зажарю ему цыпленка!..

У гу-гу. Угу-гу. Угу-гу.

В пыльной послеполуденной дреме сад молчал – и только серая маленькая птица время от времени напоминала о себе с кипарисовой ветви. От реки доносились приглушенные расстоянием крики – степняки купали коней в полноводном даже по летнему времени потоке.

Через сад тек ручей. Ему проложили мелкое, облицованное местными желто-зелеными изразцами русло. В кольце высоких самшитовых кустов вода собиралась в пруд – глубокий и, по здешним обычаям, без фонтана.

На широченном и низком, как лежанка, мраморном бортике лежал нерегиль – и, похоже, спал. Корзины – одна с персиками, другая с лепешками – и блюдо с косточками стояли в изголовье.

– О наставник, похоже, он действительно уснул, – улыбаясь, сказал Зариф старому имаму.

Тарик лежал на боку к ним спиной, почти не шевелясь, – видно было только, как мерно поднимается бок под белой тканью рубашки.

Над глубоким керамическим блюдом вились осы. Содержимое корзин было ощутимо подъедено. Впрочем, Зариф сам то и дело отмахивался от черно-желтых полосатых лакомок пропитанными сладким соком рукавами.