Ястреб халифа

– А он пошел рассказывать, – ответил имам. – Сначала в него кидали камнями. Потом к нему примкнула пара человек. Потом еще пара. А потом вокруг него собралась пара сотен преданных людей – ансаров. А потом про него услышал праведный царь Дауд и призвал к себе. И Али рассказал о милости Всевышнего и о надежде для всех людей. А царь Дауд уверовал – и приказал всем своим подданным следовать этой вере. Так появилась аш-Шарийа.

– Так он был просто вестником? – задумчиво протянул Тарик.

– Я думаю, что да, – пожал плечами старик. – Но весть была настолько велика, что его провозгласили избранником и пророком.

– Хм, – в который раз отозвался нерегиль.

И снова отвернулся к парапету.

Рукн ад-Дин долго смотрел ему в спину. Тарик молчал – старик тоже ничего не говорил.

Наконец, нерегиль покосился на него через плечо:

– А почему ты сказал – череда ошибок?

– Мне кажется, ты более желаешь знать, чья воля насильно удержала тебя в жизни и отдала ашшаритам, – сказал Рукн ад-Дин.

Тарик мгновенно оказался рядом с ним – и уставился человеку в глаза, как давеча своему ястребу. Старик спокойно выдержал его взгляд.

– И чья же? – прищурившись, процедил нерегиль.

– Я думаю, тебе об этом известно лучше, чем мне, – серьезно ответил имам. – Разве не об этом ты кричишь раз в год по ночам?

– Откуда ты знаешь? – Тарик уперся обеими руками в стену за спиной Рукн ад-Дина и навис над ним, как коршун.

– Мне приходилось видеть много раскаивающихся в содеянном людей, – сухо ответил старый имам Пятничной масджид. – Они всегда пытались взять назад сказанные слова – или представить сделанное несделанным. Но от судьбы не уйдешь, о Тарик. Можно лишь достойно встретить уготованное тебе Всевышним.

– Так все-таки Всевышним?.. – криво улыбнулся нерегиль.

– Я никто, чтобы говорить за Него, – покачал головой старик. – Может, скажешь, что ты сам по этому поводу думаешь, о Тарик?

Самийа медленно распрямился. И, мрачно глядя на сидящего у парапета Рукн ад-Дина, тихо переспросил:

– Что я думаю?..

Тут он надолго замолчал.

Потом тряхнул головой, вдохнул, как перед прыжком в воду, – и сказал:

– Я думаю, что проиграл и потерял все не в ночь поединка. И не за два дня до того – когда на поединок согласился. И не на том горном перевале, когда Яхья выбросил мой камень, – тут ты прав, человек. Я потерял все гораздо, гораздо раньше… И попался, надо сказать, глупее глупого.

Тут нерегиль грустно вздохнул и сел со стариком бок о бок.

Они долго молчали, запрокинув головы и глядя в пустое небо – в лазури не видно было даже Митриона. Только пряди облаков медленно тянулись в обморочной высоте, там, куда не долетал даже горный ветер.

Наконец Тарик сказал:

– Когда меня привезли в Этэхи Рат и повели в застенок, я… понял, что они хотят со мной делать. И… – про себя! даже не вслух! – взмолился: «Все что угодно, только не это!» Вот и домолился… – Нерегиль скрипнул зубами. – Самое главное, они все равно сделали со мной все, что хотели, – Тарик закусил губу и поежился. – Это не сделали. Сделали другое… А потом в Этэхи Рат приехал Яхья. И когда он начал мне петь про волю… – тут нерегиль коротко кивнул вверх, – …и ангела, я понял, что для меня будет значить «все что угодно»… Ты сказал, «жестокая шутка», о Рукн ад-Дин? – Самийа горько улыбнулся.

– Жестокая. И очень злая, – кивнул головой старый имам. – Над нами, кстати, твоя судьба подшутила тоже. Я не зря сказал про череду ошибок.

Нерегиль покосился на него и нахмурился:

– Ты хочешь сказать, что от меня один лишь вред? Можешь говорить правду – я именно так и думаю, чтоб ты знал.

– Нет, – покачал головой Рукн ад-Дин. – Ты – обычное дерево. Приносишь и худые плоды, и добрые. Но если бы мы так не ошиблись, всем было бы гораздо легче. Мне очень не понравился твой Договор. Я всегда считал и говорил, что тебя принудили к неоправданно жестокой клятве. Бессрочной, удушливой, как петля на шее. Если бы мы доверились тебе больше и дали хотя бы надежду на освобождение… Но нет, они закляли тебя, как заклинают джинна, и даже хуже.

– Да уж, со службой престолу они хорошо придумали, – зло прищурился нерегиль. – Халиф не может меня освободить – потому что я служу не ему, а государству. А я не могу умереть – пока существует государство. А престол существует, пока я жив. Я все удивлялся: это что же должны о себе думать люди, чтобы призывать вечное Имя на череду своих преходящих жизней…

Старый имам лишь горько вздохнул:

– Люди часто не понимают, что избранничество – это не честь. Это неоплатный долг, который невозможно до конца исполнить.

Тарик серьезно посмотрел на него и снова спросил:

– Так все-таки, почему ты со мной едешь?

– Ты не должен отчаиваться, – строго и твердо сказал старик. – Всевышний – милостивый, прощающий. Раз Он дал совершиться тому, что совершилось, Он взыщет с виновных, – но и не оставит тебя – и нас – своей помощью. Ты оказался здесь – что ж, значит, Всевышний хочет, чтобы ты помогал людям. Помогал, а не мстил за свое поражение. А я здесь, чтобы напоминать тебе об этом.

– Опять ты за свое? – подскочил Тарик как ужаленный. – Милостивый, проща-ающий…