Ястреб халифа

Зу-н-Нуна привели отдельно ото всех. На казнь собрались поглядеть все знатные и уважаемые лица города. И все они, к собственной растерянности и неудовольствию, оказались свидетелями чуда Всевышнего. Зу-н-Нун кротко позволил себя связать и уложить на высокое кострище. Когда пламя охватило поленницу – а ее для главного еретика сделали повыше, чтобы всем было видно, как он умрет, – старый дервиш поднялся во весь рост и стряхнул с себя остатки веревок. И прямо посреди языков пламени расстелил непонятно откуда взявшийся молитвенный коврик, опустился на колени в сторону киблы, и принялся совершать намаз – время которого наступило незадолго перед этим. Зу-н-Нун молился, пока дрова не прогорели совершенно, и он не оказался сидящим на покрытой угольями и золой земле. Тогда – по совету святого шейха и-Джама – его снова заковали и отвели в тюрьму, а оставшихся в живых четырех его последователей решено было пока не вести на казнь. Шейх джамийитов сказал, что деяние еретика напомнило верующим о приближении поста – негоже осквернять святое время молитвы и воздержания зрелищем казни, возвестил шейх. Пройдет пост – и настанет время свершиться справедливости. Все согласились с этим мудрым решением.

Так рассказывал Тарику старик-сторож с близлежащего кладбища. Сторожа господин Ястреб велел отпустить. А вот дервиша, ждавшего их среди страшных куч прогоревшей золы, ждала иная участь. Тот успел выкрикнуть проклятие своего шейха – но его быстро связали, заткнули рот и предали той же участи, на которую обрекли несчастных учеников Зу-н-Нуна. Его тело долго извивалось в пламени, похожее на омерзительную гусеницу.

Теперь господин Ястреб оказался лицом к лицу с третьим вестником.

– Я вижу, что твоя слава преувеличенна, о Хуфайз, – Тарик снова улыбнулся. – Твое будущее не руках Всевышнего.

Оно в моих руках – и в лапах твоего истинного хозяина, к которому я тебя сейчас и отправлю. Халиф приказал мне не трогать твоего шейха даже пальцем. Я исполню приказ моего повелителя и в отношении тебя – из уважения к сану преемника. Я не прикоснусь к тебе.

Тарик вскинул вверх левую руку – и сжал пальцы. Возвышавшийся над ним дервиш схватился за горло и захрипел, выпучивая глаза. Пальцы Тарика сжимались на чем-то невидимом, но плотном – дервиш дергался, таращил наливающиеся кровью глаза, но – под общие вздохи оцепеневшей от ужаса толпы – не сдавался и не падал. Нерегиль прищурился и оскалил острые зубы. Его пальцы резко сомкнулись в кулак. Вывесив длинный язык на посиневшем лице, дервиш пошатнулся – и рухнул с телеги прямо на шарахнувшихся учеников.

Тарик медленно опустил руку – Саид видел, как она все еще подрагивает от напряжения. И приказал ханаттани, окружившим судорожно оглядывающихся дервишей и учеников и-Джама:

– Ко всем, кто стоит перед вами, прикоснитесь сталью.

Через несколько мгновений вопли избиваемых людей стихли, и над площадью воцарилось потрясенное молчание.

Стоя меж зубцов крепостной стены, Хасан ибн Ахмад оглядывал стремительно темнеющую долину. Он провожал глазами длинную вереницу всадников, неспешно поднимающуюся вверх по течению Ваданаса – все выше и выше в холмы. Тарик не стал дожидаться утра, чтобы атаковать гнездо чернокнижника.

– Твои люди пусть остаются в Куртубе, – мягко сказал он Хасану. – И ты оставайся с ними. Выведи из тюрьмы того шейха, Зу-н-нуна, выведи всех, кто был с ним. Это незлобные, смирные люди, пусть идут, куда хотят. А в Лива-ар-Рамля сегодня ночью не суйся. Нечего тебе там делать.

– Я приехал мстить, – скрипнул зубами Хасан.

Тарик кивнул:

– Вот тебе целый город – мсти, о ибн Ахмад. Куртубе в последнее время не везет с властями – кто ею ни правит, оказывается глупцом и предателем. Наведи здесь порядок, о Хасан, мне некого больше просить об этом.

– Я приказал отпустить тех бедняг.

– Каких именно?

– Да фокусников…

Нерегиль кивнул.

– А ремесленникам, кстати, уплатили вперед. Ночью же должны были ставить.

– Что ставить?

– Да виселицу. Приказать взыскать деньги обратно в казну?

– Зачем? Пусть делают то, за что им заплатили.

– И… кого?

– Я же сказал, о Хасан, наведи в городе порядок.

Воин начал загибать пальцы на правой руке:

– Так, берем и ведем на площадь прячущихся по домам дервишей и учеников и-Джама, их укрывателей…

– Объяви заранее, что всякого укрывающего джамийита ждет смерть, – мягко перебил его Тарик.

– …заранее объявим, прямо сейчас и протрубим, так, значит, их укрывателей, сыновей укрывателей?..

– Не надо, – отмахнулся кошачьей лапкой нерегиль.

– Значит, только отцов семейств, так, потом все это воронье в серебряных шапках, которое налетело сюда с джамийитами…

– О да, – с удовлетворением кивнул Тарик. – Всех до единого законников и судей, утверждавших приговор твоего дяди.

– Так. Ну и остаются новый улем масджид – он тоже к этому руку приложил, ох, чувствую я, эту должность объявят проклятой, второй улем за полгода… Глава городской стражи… И-ии… градоначальник?.. Его… тоже?..

– Вешайте-вешайте, – ободряюще ответил Тарик и улыбнулся.