Януш Корчак. Жизнь до легенды

— Насморк барчонка.

Даже если это легенда, то она весьма характерна. Больные нередко раздражают Корчака.

Нет, разумеется, тем, кто был серьезно болен, он помогал, старался облегчить страдания — все так.

Но раздражение существовало. Может быть, даже и не на больных. А на саму ситуацию, когда призвание тянет тебя в одну сторону, а ты отчего-то вынужден шагать в другую.

6

А тут еще — атмосфера революции, которая витает в воздухе. Польша вступила в активную фазу борьбы за свою независимость: постоянные митинги, аресты, разговоры о свободе…

До медицины ли?

Сам Корчак пишет об этом времени так: «Я был еще щенком, когда начался первый бунт и стрельба. Были бесконечные ночи, была и кутузка, ровно столько, чтобы остудить юношеский пыл»[52].

Написано очень точно и очень искренно.

Как мы уже говорили: Януш Корчак не родился революционером. Он был просто честным человеком, которого волновала судьба его страны, польского языка, польской культуры.

В тюрьму он, действительно, загремел. Ненадолго. Но это — очень короткое и не сыгравшее в его жизни большой роли приключение.

Два призвания, два таланта тянули нашего героя в будущее: писательство и педагогика.

Но у жизни имелись свои планы на нашего героя.

7

После коллективного успеха книги «Лакей. Из дневника пропащего человека» Корчак уговорил Паевского издать «Дети улицы». Хитрость молодого писателя сработала.

Книга выходила частями, но уже с самого начала публикации стало очевидно: она будет иметь большой успех.

Постепенно из студента медицинского факультета университета Корчак превращался в молодого писателя, автора «того самого» «Дети улицы».

Но испытать писательской славы в полной мере не получилось.

Выпускник медицинского факультета, гражданин России польский еврей Януш Корчак был призван на Русско-японскую войну.

Глава седьмая. Первая война

1

На военную службу Генрик Гольдшмит был призван в июне 1905 года и отправлен в распоряжение Главного полевого военно-медицинского инспектора. Герой наш состоял в должности седьмого разряда и был занят на эвакуационной службе.

14 июля он получил приказ отправиться в Харбинский госпиталь № 22, чтобы выполнять там ординаторские обязанности.

Что это был за госпиталь, Гольдшмит пишет четко и понятно: «Помещения. Бараки (типа полуземлянок) без вентиляции и сырые»[53].

Ни одному нормальному человеку война не нравится. Но Гольдшмиту она не просто не нравится — она его бесит. Раздражение — вот главное чувство, которое он испытывает, кажется, постоянно.

Нет жалости к раненым, нет какого-нибудь там… не знаю… патриотического подъема. О нет! Ничего такого!

Раздражение, местами переходящее в бешенство.

Как известно из психологии, человек одномоментно может испытывать только одно чувство. У Гольдшмита, который на этой войне как бы временно перестал быть Корчаком, — это чувство раздражения, бешенства, едва ли не истерики.

Оно перекрывает все.

Война у нашего героя какая-то странная. Он постоянно находится в тылу, его все время переводят служить в разные места, поручая ему всякие — опять же разные — задания.

Иногда складывается впечатление, что Генрику Гольдшмиту просто не могут найти места.

Вот он попадает на санитарный поезд.

Но очень быстро приходит приказ: «Врачу Гольдшмит. Предлагаю вам с получением сего отправиться на первый сборный пункт для исполнений обязанности врача означенного пункта»[54].

Что делал врач на сборных пунктах? Сортировал раненых и погибших.

Понимаете, да? Человек с высшим медицинским образованием занимается, по сути, работой санитара. Куда каких раненых поместить, а кого и в землю опустить. После этого раненые поступают к врачам, погибшие — к похоронной команде.

Такая вот военно-санитарная работа.

2

Впрочем, и работа санитара-сортировщика длится не долго: Генрика Гольдшмита снова отправляют в санитарный поезд.

В окне — непонятный, чужой пейзаж, который сначала интригует своей новизной, однако быстро надоедает. Все чужое, а значит, лишнее, не твое — вынужденное и временное.

А вокруг: раненые, умирающие, страдающие…

Впрочем, не страдания видятся молодому доктору. Раздраженный глаз видит не страдальцев, а безумцев.

«Состав набит сумасшедшими. Один даже не знает собственного имени и сколько ему лет, не знает и куда его везут. Другой, столь же не замечающих окружающих, бранит жену, припрятавшую его трубку. Третий, прозванный Идиотом, распевает непристойные песни»[55] — так описывает наш герой эти… как сказать?.. дни медицинской службы?.. поездки?.. путешествия?..

Люди моего поколения — и кто чуть старше или чуть моложе, разумеется, хорошо помнят замечательную повесть Веры Пановой «Спутники», по которой Петр Фоменко поставил чудесный фильм «На всю оставшуюся жизнь».

И в повести, и в картине авторы как бы сливались со своими героями, благодаря чему возникало ощущение, будто ты — читатель, зритель — сам находишься в этом санитарном поезде, ты — часть этой трагической жизни. Ты внутри. Оттого так близки тебе все участники событий и столь мучительно сильны переживания.