Янтарный телескоп

— Пусть она спросит сама, — сказала Серафина. — Или не спросит вообще. В любом случае, у неё есть прибор для чтения знаков. Он скажет ей всё, что она захочет узнать.

Некоторое время они молча сидели рядом, как две давние подруги; в небе над ними медленно кружились звёзды.

— Ты можешь предвидеть, что они решат? — сказала Мэри.

— Нет, но если Лира вернётся в свой мир, я буду ей сестрой всю её жизнь. Что будешь делать ты?

— Я… — начала было Мэри и тут же поняла, что до сих пор ни на секунду об этом не задумывалась. — Думаю, мне место в моём мире. Хотя и жаль будет покидать этот — здесь я была очень счастлива. Наверное, счастливее, чем когда-либо в жизни.

— Ну, если ты вернёшься домой, в другом мире у тебя останется сестра, — сказала Серафина, — как и у меня. Мы снова увидимся через день-два, когда приплывёт корабль, и поговорим ещё по дороге домой; а потом расстанемся навсегда. Обними же меня, сестра.

Мэри обняла её, и Серафина Пеккала полетела на своей сосновой ветке над тростниками, над болотами, над обнажённой отливом полосой пляжа, взмыла над морем и исчезла вдали.

Примерно в то же самое время тело отца Гомеса нашла одна из больших синих ящериц.

Уилл и Лира днём возвращались в деревню другой тропинкой и не видели его; священник лежал там, где его оставил Балтамос.

Ящерицы питались падалью, но были тварями смирными и безобидными, и потому по древнему уговору с мулефа им разрешалось брать любое мёртвое существо, оставшееся лежать после заката.

Ящерица оттащила тело священника в своё гнездо, и её дети славно попировали. А винтовка отца Гомеса так и осталась лежать в траве, потихоньку ржавея.

Глава тридцать семь. Дюны

На следующий день Уилл с Лирой снова ушли вдвоём; они мало говорили и просто хотели побыть наедине. Они были как зачарованные, словно какой-то счастливый случай лишил их разума; они шли медленно и смотрели вокруг, как будто ничего не видя.

Весь день они провели на больших холмах, а когда после полудня жара стала нестерпимой, пришли в свою серебряно-золотую рощу. Они разговаривали, купались, ели, целовались, лежали в счастливом оцепенении, шепча друг другу нелепые и непонятные слова, и чувствовали, что тают от любви.

Вечером они, молчаливые, поужинали с Мэри и Атал; было жарко, и они решили, что сходят к морю, где мог дуть прохладный бриз. Они спустились вдоль реки к широкому пляжу, сиявшему под луной. Начинался отлив.

Они легли на мягкий песок у подножья дюн и услышали крик первой ночной птицы.

Они разом обернулись: пение этой птицы было не похоже на звуки существ этого мира. Откуда-то сверху, из темноты, лилась нежная трель. С другой стороны в ответ ей раздалась вторая. Уилл и Лира вскочили, чтобы посмотреть на прекрасных певунов, но увидели только два тёмных пятна, низко скользнувших над песком и снова взметнувшихся вверх, не переставая рассыпать нежные, серебристые, бесконечно разнообразные трели.

И вдруг первая птица села в нескольких ярдах перед ними, взметнув крыльями фонтанчик песка.

Лира сказала:

— Пан?

Он был голубем, таким тёмным, что цвет его оперения в лунном свете было не различить, но на белом песке он был виден чётко. Вторая птица ещё кружилась у них над головами и пела, а потом и она спустилась к первой: тоже голубь, но жемчужно-белый, с хохолком тёмно-красных перьев.

И Уилл понял, что такое увидеть своего дэмона. Когда голубка слетела на песок, его сердце словно сжало, а потом отпустило — он навсегда запомнил это чувство.

Пройдёт более шестидесяти лет, а он, уже старик, всё так же хорошо будет помнить некоторые ощущения: пальцы Лиры, кладущие в его губы плод под серебряно-золотыми деревьями; её тёплый рот, прижимающийся к его рту; как он впервые почувствовал своего дэмона, когда её оторвали от его груди на границе земли мёртвых; и как она вернулась к нему на краю освещённых луной дюн, и он с радостью понял, что так и должно быть.

Лира двинулась было к ним, но Пантелеймон сказал:

— Лира, прошлой ночью к нам приходила Серафина Пеккала. Она нам много чего сказала. Она улетела, чтобы привести сюда гиптян. Приедут Фардер Корам и лорд Фаа, и они будут здесь…

— Пан, — горестно спросила она, — Ох, Пан, почему же ты не рад? Почему?

Он превратился и белоснежным горностаем проплыл к ней над песком. Другой дэмон тоже превратился — Уилл почувствовал, как будто что-то легонько сжало его сердце — и стал кошкой.

Прежде чем подлететь к нему, она сказала:

— Ведьма дала мне имя. Раньше оно мне было не нужно. Она назвала мена Киръява.

Но послушай, послушай нас…

— Да, вы должны послушать, — сказал Пантелеймон. — Это трудно объяснить.

Дэмоны рассказали им всё, что услышали от Серафины Пеккала, начиная с открытия о самих детях: о том, как они, сами того не желая, стали подобны ведьмам в способности разделяться, оставаясь одним существом.

— Но это не всё, — сказала Киръява.

А Пантелеймон сказал:

— О, Лира, прости нас, но мы должны рассказать тебе, что мы узнали…

Лира растерялась. Когда это Пан просил прощения? Взглянув на Уилла, она увидела, что он так же озадачен.

— Скажите нам, — ответил он. — Не бойтесь.