Янтарный след

Я взглянула… и пошатнулась. Этот проклятый ётун стоял под валом именно там, где мы, и пялился на меня, выпучив свои глазищи и раззявив пасть. Сама его жадность чуть не затянула меня в эту черную пасть, но Один слегка придержал меня за локоть, и я была ему за это благодарна. От его ладони в мою кровь проскочила искра – я прямо видела эти белые искры, сверкающие и холодные, как снежинки, бегущие по моей коже.

– Что ты застыл, ётун? – крикнул ему Один. – Заранее радуешься своей награде? Не спеши, стена ведь еще не закончена. Поторапливайся! Два дня – небольшой срок, а работы еще хватает!

Я отошла к нему за спину и больше не смотрела на ётуна. Меня била дрожь. Если меня отдадут ему – если меня хотя бы решат отдать ему, я сразу умру. Растаю, превращусь в прах. А вместе со мной и весь обитаемый мир. Чем он будет дышать и расти без меня? Хиреть и гибнуть будет все, все девять миров. И мир опять исчезнет, будто и не было в нем великанов, асов и ванов, альвов и двергов, людей, животных, птиц, цветов… Мир велик, но он так хрупок, такая мелочь может его погубить! Чья-то жадность, чья-то глупость… даже злобы не нужно.

– Локи затеял это все, чтобы погубить мир, да? – спросила я у Одиновой спины. – Ведь это – его главная цель, и он крадется к ней, то ежом, то ужом.

– Локи не так умен, как ты думаешь. – Один медленно повернулся. – Видеть будущее ему не дано. Никто из нас, мужчин, этого не может. Это можешь ты и норны. Так чему ты удивляешься? Ты как зрячий, который дивится, почему слепые все время на что-то натыкаются.

– И ты. Ты ведь тоже знаешь больше.

Одолевая страх, я взглянула в его голубовато-белые глаза. В них не было зрачков, и потому казалось, что он смотрит на мир через непрозрачные для взора извне заслонки. Но я, если отбросить любопытство, не хочу видеть то, что у него в душе.

– Я знаю то, что мне рассказали. За руны я недешево заплатил.

Он положил руку на шрам, уродующий его мускулистую грудь, эта рука чуть дрогнула, и я опять подумала: а ведь он испытывает боль. Постоянно. Наверное, для того он и носит эти непрозрачные глаза, чтобы скрыть ее.

– А про Затмение я знаю от Великой Вёльвы. Чего бы я ни отдал, лишь бы знать будущее самому!

Он произнес это тихо, но с такой страстью, что я снова содрогнулась.

Есть ли в мире нечто столь ценное для меня, чтобы я согласилась на любую плату? Нет… если подумать… нет. Все, в чем я нуждаюсь, заключено во мне самой. Глупцы, что судят обо мне по своим глупым женам, рассказывают, будто я готова кому угодно отдаться за украшения – да разве какое-то золото может украсить меня лучше, чем моя собственная сила? Самая моя большая радость – дарить, а не получать, от дарения в мире умножается свет и радость. А Один – наоборот. Он жаждет получать. Знания, силу, власть. Главное – знания, в них и заключена его сила. Но что он может взамен отдать? Только самого себя. Частью или целиком. Как и я. Но для меня это радость, а для него – испытание. Я от дарения любви не скудею, а он, разделяя себя на части, делается меньше. Вернее нет, не совсем так. Он не исчезает, но разделяется. Его кровь, пролитая в черной тьме на Ясене, не исчезла, а слилась со вселенной. Вселенная дала ему ответный дар, заменивший отнятую кровь. Отсюда эти звезды в его волосах, эта тьма в его жилах, этот колючий холод в глазах…

Поглощенная этими мыслями, я подошла к нему вплотную и коснулась пальцами его шрама на груди. Мне довольно меня самой, но куда деваться от любопытства – от жажды узнать, как живет другой?

Мои пальцы укололо болезненным холодом. Ахнув, я хотела отдернуть руку, но не успела – он схватил ее своей рукой и прижал мою ладонь к шраму. Теперь всю мою руку охватило холодом и колючей болью. Я вскрикнула и рванулась прочь – он выпустил меня, и я отскочила, сжав одну ладонь в другой.

Но перед этим я успела заметить, как изменилось его лицо. На нем мелькнуло облегчение, почти наслаждение… а веки опустились. Не знаю, какие в него в этот миг были глаза.

Наверное, в этот миг, когда моя рука была прижата к его шраму, ощущение боли угасло, и избавление от нее показалось ему блаженством. Да, я могу его излечить. Но лишь на миг. Иначе он выпьет меня всю… и мир погибнет.

Вот для чего ему такие глаза. Он скрывает боль, но и наслаждение свое скрывает еще тщательнее.

Мы застыли, и мир вокруг застыл. Я ощутила то, чего не знаю – свою смерть. Этот холод, этот ужас – то, что ведает всякий смертный, но не я…

Из волос моих посыпались сухие цветы, скрюченные и мертвые, платье стало серым и ветхим, как паутина…

– Смотрите, смотрите! – раздался рядом чей-то крик.

Они видят, что происходит со мной? С усилием я взяла себя в руки и повернула голову. Нет, на меня никто не смотрел. Все столпились на валу и глядели наружу.

Чувствуя слабость в ногах, я не решалась подойти к краю вала, но вгляделась в равнину. И увидела: рыжая кобыла скакала вокруг того коняги, на котором турс возит камень. Она играла, резвилась, махала хвостом и гривой, призывно ржала. Смотреть на ее нарочитую резвость было очень забавно, и я поневоле улыбнулась.