Ян Непомуцкий

Таллин и Рига. Женя вспомнила талантливую ученицу Михала, еврейку из Ревеля, учившуюся когда-то у Михала в Саратове и сразу же после его смерти вернувшуюся в Ревель. Она знала, как ее зовут, знала, что у отца ее книжная лавка. Мы легко нашли их. Женя постучала. Нам открыли и сразу же заключили в объятия. Встретили радушно. Ни о какой гостинице и слышать не хотели. Я пошел в чехословацкое консульство. Консул сидел, как мне показалось, совершенно без дела. Наш случай его профессионально заинтересовал. Он выдал мне чехословацкий паспорт, вписал в него в качестве спутников Женю и девочку, выдал нам визы через польский коридор в Германию. В первое окошечко в эстонском банке я назвал таинственный номер, записанный на манжете рубашки. Мне без слов отсчитали банкноты. Не спросили даже документов. Много денег ушло на уплату пошлин в чехословацком консульстве. Три дня мы пробыли в Таллине. Я ходил по городу, узкие улицы и старые дома напоминали мне Прагу. Отсюда поехали в Ригу. Там жили родственники Жениной матери. О них Женя знала еще в Саратове и заранее с ними списалась. Только когда мы снова сели в поезд (в Риге мы провели лишь один день), Женя рассказала, что родственники убеждали ее остаться с ребенком у них, самым серьезным образом отговаривая от ненадежного будущего со мной.

— Кто он тебе? — говорили они. — Никто, понимаешь, он тебе никто!

Она поглядела на меня своими огромными глазами и повторила несколько раз: «Никто, никто, никто».

Я ласково погладил ее по волосам.

Снова границы. Разные полицейские мундиры. Таможенный досмотр. Вопросы. Ответы. И вот — Берлин. Но это уже был не тот большой, опрятный Берлин, тот чистый светлый город с изумительно свежим воздухом, в котором когда-то так легко дышалось. Это был грязный, омерзительно-неприятный город, всюду висели плакаты: «Остерегайтесь воров!» На улицах лежала печать упадка. Берлин обносился, подурнел.

Ночью прибыли на чехословацкую границу. «Подмоклы, Чехословакия», — крикнул кто-то. Сердце застучало в груди. Я встал. Женя и Любочка спали.

Через окно вагона я видел, как поспешно выходят люди, толкаются, торопятся к выходу и исчезают в освещенном здании вокзала. Нигде ни одной надписи на немецком языке. Всюду чешские слова. Солдат и полиции не видно. Должно быть, где-нибудь тут. Надо их поискать. Не двигаюсь с места. Вагон опустел. И на перроне толпа поредела. Странный припадок страха охватил меня. Но я овладел собой. Тронул Женю за плечо:

— Вставай, приехали.

Будим Любочку. Отбивается, закрывает лицо руками. Выношу ее на перрон, передаю Жене и возвращаюсь за вещами. Зал ожидания рядом, в нескольких шагах. Волоку туда багаж. Никто на нас не обращает внимания. Чувствую себя неприятно, как человек, нелегально перебравшийся через границу и скрывающийся от властей. Тороплю Женю, усаживаю их на скамью в зале ожидания и иду искать полицию.

Впервые в жизни встречаю чехословацких полицейских. Здесь же и таможенник. Улыбаюсь, стараясь скрыть дрожь в голосе. Мне кажется, толстый начальник и его помощник смотрят на меня подозрительно. Моя родина, думаю я, боже мой, это моя родина! Расспрашивают о багаже. Говорю о скрипке своего брата. Хотят посмотреть скрипку. Прочее их не интересует. Услужливо бегу в зал ожидания, где Женя и Любочка опять заснули. Приношу скрипку. Полицейские и таможенный чиновник со всех сторон ее осматривают. Постукивают пальцами по благородному дереву, по которому скользила рука Михала. Грубо ощупывают ее. Я к ней не прикасался после смерти Михала. Я никогда бы не позволил себе так с ней обращаться — вертеть, ковырять, залезать в нее пальцами.

— Забирайте, — говорит таможенник.

Я все еще жду неприятностей. Надо мной нависла беда, вот-вот обрушится. С усилием спрашиваю про поезд. Толстый начальник холодно сообщает время отправления, придется ждать несколько часов, поезд будет формироваться здесь. Киваю головой, ни слова больше не могу выговорить, он заметил бы мое волнение, меня бьет дрожь. Иду в зал ожидания. Полицейские смотрят вслед. Меня преследует неприятное чувство какой-то вины перед ними. Кругом ни души. Немногочисленные пассажиры, прибывшие вместе с нами, растворились во тьме за станцией. Только мы ехали дальше. Снова ожидание на границе! В станционном зале спит Люба. Женя открывает глаза.

— Ты слышишь меня? — спрашиваю я.

— Слышу, — говорит она заспанным голосом.

— Все в порядке, — говорю, — придется ждать несколько часов, поезд будет формироваться здесь, — повторяю я услышанную фразу, запавшую мне в душу, как будто я обрел что-то новое, никогда в жизни не слыханное, — поспи пока, я пойду пошлю телеграмму домой.

Выхожу. Ищу почту. Встречные люди не отвечают на мою улыбку. Быстро пишу телеграмму и посылаю ее в Дудовку отцу, полагая, что он известит всех.

Вот будет сюрприз! Что Лариса скажет? Мать?