Ян Непомуцкий

Приходили контролеры, осматривали багаж, проверяли документы. Мешок с солью стоял у массивной ножки рояля на самом проходе. Каждый при входе спотыкался о нагромождения узлов и налетал прямо на мешок. Но о нем нас никто не спрашивал. Однажды контролер пнул ногой в мешок, проверяя, что в нем. Сердце мое сжалось. Но он спокойно продолжал осмотр, посмотрел на рояль, на нас и вышел. Соль была благополучно доставлена в Москву. Не предполагал я и того, что Женя договорилась с властями, чтобы наш вагон перевели на запасный путь, пока мы не найдем жилье. Где остановиться в Москве? Женя осталась караулить вещи, старик отправился разыскивать своих родственников, я же пошел в Консерваторию. Встретили меня сердечно. Директор разрешил поставить рояль в помещении Консерватории. Тем самым основная проблема была решена. Разузнать о каком-нибудь временном жилье меня направили к моему бывшему коллеге Б., который жил в большой квартире в новом доме для работников искусства. Здание принадлежало Наркомпросу, в нем жил даже Максим Горький. Огромный корпус. Одна квартира была пустой, она предназначалась для неизвестного мне университетского профессора, который должен был ее занять первого сентября. Мне предложили временно вселиться в нее. Седьмой этаж без лифта, мы основательно попотели, пока внесли в квартиру наши сундуки и узлы. Но кров над головой у нас был. Мне казалось, что вторая половина моей жизни, уже без Михала, так или иначе начинается.

Я взял в библиотеке ноты для органа и принялся каждый день играть в Большом зале Консерватории, чтобы восстановить прежнюю технику, так как многие годы не прикасался к органу. Потребуется два месяца, думал я, чтобы полностью восстановить технику. Однако тем временем за кулисами Консерватории против меня готовилась интрига. Кто был инициатор? Мой бывший коллега по работе, которого я и Михал в свое время в Саратове спасли от увольнения с преподавательской работы из-за так называемой моральной неустойчивости (ходили слухи, что он гомосексуалист), наши два голоса обеспечили большинство на совещании преподавателей; он заявил, что никогда не слышал, чтобы я играл на органе, что, впрочем, соответствовало действительности, так как в Саратове я работал пианистом, но он ставил под сомнение и мои ссылки на прежнюю работу органистом. Разумеется, они не знали, что у меня совсем другая цель, что моя Москва решительно отличается от их Москвы, что я не стремлюсь к карьере, а ищу временный заработок и жилье, где мы трое, Женя, ребенок и я, могли бы перебиться, пока… И здесь мои тревожные раздумья обрывались: пока…

Но из-за ситуации в Консерватории, которая была более чем неясна (хотя коллеги и уверяли меня, что в конце концов все кончится благополучно), я провел несколько бессонных ночей, толкнувших меня к следующему шагу. Мы были советские граждане. Уехать из страны можно было только легально. Но как? В то время это было почти невозможно. Пускаться в авантюру с нелегальными способами отъезда я не хотел. Будь мы чехи-репатрианты, мы могли бы присоединиться к эшелону с возвращавшимися бывшими австро-венгерскими солдатами, разбросанными по всей России, или чехословацкими легионерами, которые обратились за помощью к новому чехословацкому государству. В Москве это новое государство имело торговое представительство. Его возглавлял X. Он прекрасно говорил по-русски, потому что долгое время провел в Киеве, хорошо знал обстановку и отношения в тогдашнем советском обществе. Он был больше русским, чем чехом. Мы сразу же нашли общий язык. Он помог мне составить просьбу о репатриации. Обещал всякое содействие, но предупредил, что процедура эта длится очень долго, и поэтому счел необходимым связать меня с миссией, которая будет нам оказывать помощь. Эта связь в самом деле для нас была спасительной. Мы получали молоко для ребенка, мясные и овощные консервы, сахар. В Консерватории я не поднимал вопроса о работе, а там не требовали, чтобы я забирал рояль, занимавший у них место в зале. Один коллега, валторнист Ф., предложил мне место музыкального инструктора в клубе Государственной типографии. Клуб размещался во дворце мультимиллионера, фабриканта и известного мецената Морозова. Я вел в клубе музыкальный кружок, который посещали молодые девушки, работницы этой типографии. Я с удовольствием ходил на занятия. Работницы и рабочие, организовавшие клуб, сохраняли помещение в том виде, в каком оно им досталось. Драгоценные ковры, паркет из разноцветного дерева, китайские вазы, венецианские люстры и зеркала — все это блестело чистотой, сохранялось в безукоризненном порядке. Слушали они меня с исключительным вниманием, были счастливы, когда овладели основами игры на фортепьяно, следили за моей игрой, с вниманием выслушивали мои объяснения. Я получал небольшой гонорар и, что самое главное, хлеб, муку, крупу.