Яковлев А. Сумерки

В сущности, Перестройка в изначальном ее смысле завер­шилась. Она и не могла не завершиться, ибо уже в 1987— 1988 годах практически встал вопрос о смене общественного уклада. Именно по этой причине быстро нарастала конфрон­тация в обществе, когда морально изношенные, но еще пра­вящие структуры увидели реальную угрозу потери власти. Августовские события 1991 года ускорили развязку, а раз­гром мятежников предотвратил, как я полагаю, гражданскую войну. В специфической форме в октябре 1993 года все это повторилось снова. Но старые подходы во многом продолжа­ют жить — ив практике, и в сознании, и в чиновничестве, и в большевиках, и в фашистах, и в националистах, в амбициях и политиканстве, в командных подходах и методах, в рестав­рационных потугах власти.

Конечно же события после 1991 года приобрели иной ха­рактер. Изменились представления о масштабах и пределах, средствах и методах преобразований. Изменились связанные с переменами ожидания — пространственные и временные, поскольку Россия еще до мятежа объявила о своем сувере­нитете.

На старте, в 1985 году, в руководящем звене партии идея социализма не подвергалась сомнению. Тревогу вызывала практика. Именно в этой атмосфере и родилась Перестрой­ка, обретшая на первоначальном этапе форму социально- экономического «обновления». Пожалуй, что-то иное просто не могло родиться в тех конкретных условиях. Это была не­избежная ступень в развитии общественного сознания.

В то время мы сами еще многого не понимали, а если что-то и понимали, то говорить об этом вслух было просто наказуемой глупостью. Да и выглядело бы все это фальши­вой смелостью, неким великовозрастным мальчишеством. Скажи, например, тогда на высшем политическом уровне о гибельной милитаристской направленности индустриализа­ции, об уродливой коллективизации, о разрушительной иде­ологии, о террористическом характере государства и партии. И что бы из этого получилось? Ничего путного, кроме оче­редного спектакля по «разоблачению» авторов подобных высказываний. Мы заблуждались, полагая само собой ра­зумеющимся, что строили социализм, но кое в чем ошиб­лись, а потому надо кое-что скорректировать, чтобы выйти на правильную дорогу. Это заблуждение было спасительным в тех условиях, но оно же и приводило очень часто к невра­зумительным решениям.

Решающее звено в эволюции перестроечных представле­ний — гласность. Она оказалась объектом самых ожесточен­ных атак со стороны партийно-государственного аппарата, который не хотел ни объективной информации, ни общест­венного контроля. Общими усилиями выдающихся деятелей средств массовой информации — Егора Яковлева, Виталия Коротича, Олега Попцова, Владислава Старкова, Виталия Иг­натенко, Ивана Лаптева, Григория Бакланова, Отто Лациса, Александра Пумпянского, Альберта Беляева, Владислава Фронина, Павла Гусева, Сергея Баруздина, Михаила Комис­сара и многих других, гласность буквально продиралась сквозь нагромождения лжи и всякого рода спекуляций. Их деятельность сорвала ржавые запоры большевизма, выпус­тив правду из железной клетки на свободу.

Первоначально гласность задумывалась, по крайней мере, в моем представлении, не только в плане свободы печати, но и как ключ, открывающий двери для контроля деятельности государственных, партийных и общественных организаций. Я лично придавал этому особое значение. Осуществление та­кой задачи неизбежно взрывало систему бюрократической скрытности, которая выступала в качестве важнейшего ус­тоя режима. Гласность далеко продвинула идею демократии. В сознании людей постепенно выкристаллизовывалось пони­мание, что радикальных реформ требуют все стороны бытия.

Особым завоеванием Перестройки была свобода творче­ства. Раскрепощение таланта тоже шло с трудом, пробиваясь через бетонные завалы тупости и невежества чиновничест­ва, через мракобесие государственной идеологии, через глу­бокий духовный разлом, равно как и через групповщину в среде интеллигенции.

Теп ерь-то все смелые, а особенно храбрые говорят, что они всегда были свободными, писали и издавали, что хотели. Я же им отвечаю, что они и сейчас рабы, поскольку их «храб­рость на лестнице» питается комплексом обиды на собствен­ную трусость в прошлом. К сожалению, нас еще не озарило понимание, что беспамятство — верная дорога к повторению духовного рабства. Продолжающиеся наскоки чиновничест­ва, в том числе и высших столоначальников, на свободу слова и творчества тревожно сигналят о том, что свобода еще не стала безусловным стержнем нашего бытия.

Вернемся к противоречивому времени после XX съезда, которое во многом определило атмосферу Перестройки, равно как и сегодняшнюю жизнь. Экономисты давно вели разговор о том, что сверхцентрализованное планирование и управление обанкротились. Затрагивались, хотя и осторож­но, проблемы товарно-денежных отношений с точки зрения конкурентного рынка. У политологов наработки шли в соб­ственный стол. Идеологи продолжали привычную охрани­тельную практику, хотя споры вокруг проблемы десталини­зации постепенно взламывали стены идеологической мифо­логии.