Яковлев А. Сумерки

На мой взгляд, Горбачев не смог понять, что кардиналь­ный демократический поворот требовал людей с действи­тельно новым мышлением, он продолжал повторять: «Не нужно ломать людей через колено». Людей-то ломать, конеч­но, не надо, тем более через колено, но освобождать их от функций, которые они не в состоянии или не хотят выпол­нять, — святая обязанность, если ты захотел повернуть Рос­сию к новому образу жизни. Не в сломанных ребрах тут дело, а в головах. Вот их и надо было расставлять по пригод­ности. Он же следовал старой мудрости «византийца» — иг­рать на людских противовесах и противоречиях. Эта практи­ка и не могла увенчаться успехом. У носорога — рога, и у барана — рога, но повадки разные. Носороги выжили, по­строили общество для себя, а бараны продолжают бить в ба­рабаны.

Разделение одних и тех же функций с Лигачевым я вос­принимал как недоверие к себе. Может быть, в какой-то ме­ре и поэтому вел себя порой гораздо задиристее, чем дикто­валось обстановкой. Сегодня не могу утверждать вполне уве­ренно, но отвечай я один за идеологию, возможно, был бы в некоторых случаях осторожнее, сдержаннее, а в других — определеннее и решительнее. Впрочем, нет худа без добра. В двойственности моего положения содержался какой-то вы­зов, который подталкивал к дерзости. Кроме прочего, охра­нительные по многим идеологическим и политическим про­блемам действия Лигачева служили своего рода ориентиром для действий наоборот.

Горбачев был жаден до информации. Я уже писал об этом. Но информация, поставляемая политику, обладает коварной особенностью: чем больше познает человек, тем протяжен­нее в его индивидуальном сознании оказывается линия со­прикосновения с незнаемым, неизвестным. А следовательно, больше образуется простора и возможностей для сомнений, колебаний, нерешительности. И в то же время появляется опасность оказаться в плену у текущей информации, отдель­ных ее источников или поставщиков, подпасть под чье-то влияние (хорошо, если добронамеренное).

Желающих влиять на властвующего политика, тем более на лидера, появляется всегда больше, чем нужно. За такими людьми и группами стоят разные, но вполне конкретные ин­тересы, а методы вползания в доверие отшлифованы веками. Наговоры, подхалимаж. Объективной и всесторонней ин­формации политики высокого ранга практически не получа­ют. Вот тут-то их и подстерегают спецслужбы со своей целе­направленной информацией. Вначале Горбачев умел отли­чать вымысел от правды, видел подхалимские пассажи, иногда вслух посмеивался над информационными трюками, с определенной долей брезгливости отмахивался от хитрень­кого словоблудия. Но потом... Потом интуиция стала давать сбои, захотелось «сладкого слова», которое у политических интриганов может быть только лживым.

Особенность горбачевского характера — способность во­одушевляться, загораться на новое дело. Это хорошие каче­ства, от которых, казалось бы, «рукой подать» и до эмоций, выражающих сопереживание, сострадание. К сожалению, примеров последнего маловато, а вот демонстративного от­сутствия такого сострадания хоть отбавляй. Когда ряженые патриоты, особенно из писателей, «достали» меня ложью, я не выдержал и унизился до письма к Михаилу Сергеевичу с просьбой унять эту шпану. Говорю «унизился», ибо Горбачев и сам бы мог дать всему этому потоку грязи политическую оценку, которая была бы весьма дальновидной, но он не сде­лал даже попытки утихомирить политическое быдло, которое потом развернуло злобную кампанию и против него самого.

На этот раз он сказал: «Ну, давай я позвоню Бондареву». Горбачев, особенно его супруга, обожали его. Я ответил, что этого делать не надо. Вопрос не только мой. Дело-то в посте­пенном расширении идеологической платформы реставра­ции. Так потом и получилось. Подобная платформа была сформулирована и опубликована перед мятежом 1991 года под названием «Слово к народу».

Кстати, Бондарев, создав правдивые и талантливые книги о войне — «Горячий снег» и «Тишину», — занял впоследст­вии мракобесную позицию. Почему так случилось, что писа­тель гуманистического направления оказался в хвосте обще­ственного развития? К сожалению, все очень просто. На съезде писателей в июне 1986 года, том самом, на котором решался вопрос о руководителе Союза писателей, столкну­лось несколько мнений. Прежний глава Георгий Марков не хотел оставаться на этом посту, да и побаивался, что его за- голосуют. Егор Лигачев поддерживал Маркова, хотя допус­кал возможность и другого варианта. Возникла фамилия Бондарева, но разговоры с писателями показали, что он тоже может не пройти. Да и я сильно сомневался в его способнос­ти стать объединяющей фигурой в коллективе единолични­ков — коллективе сложном, непредсказуемо изменчивом в настроениях, предельно субъективном в оценках. И очень падком на публичные признания, награды и звания.