Яковлев А. Сумерки

Но всех превзошел Крючков. Он испек такой сладкий пи­рог, что на нем уместились все мыслимые и немыслимые до­стоинства и геркулесовы усилия Михаила Сергеевича по строительству «образцового демократического государства». Кружева плел витиевато, смотрел на всех прищуренными во­роватыми глазками и нисколечко не смущался. Подняв голо­ву от стола, я наткнулся на глаза Горбачева, в которых пля­сала усмешка. После обеда Михаил Сергеевич подошел ко мне и сказал: «Не обращай внимания». Но прошло не так уж много времени, и подобострастие Крючкова легко перешло в крючковатый нож в спину Горбачева.

Много написано и сказано о нерешительности Горбаче­ва — и как человека, и как лидера. Это стало как бы приго­вором, не подлежащим обжалованию. Я часто думал об этом, вспоминая острые ситуации и мысленно взвешивая альтер­нативы возможных решений. Порой действительно кажется, что в каких-то случаях можно было поступать решительнее, вести себя смелее. Михаил Сергеевич нередко медлил с при­нятием решений, дал запугать себя недовольством военных и силовых структур, пытался примирить непримиримое: ком­партию и демократию, централизованное планирование и рынок.

Но допустим, что Горбачев и в самом деле нерешителен, тогда как он мог отважиться на Перестройку и далеко иду­щие реформы? Может быть, не понимал, к каким последст­виям могут привести перемены, с каким риском связаны по­пытки стронуть базальтовые стены с места, не говоря уже о военно-политических и экономических преградах еще толь­ко на пути к этим стенам? И вообще, спрашиваю себя: мо­жет ли нерешительный человек оказаться в той роли, какую начиная с 1985 года сыграл Горбачев?

Мой ответ: да, может. Более того, после десятилетий тер­рора, а потом политического безвременья только подобный лидер и мог с наибольшей вероятностью успеха оказаться чемпионом в марафонском беге к вершине власти. Человека бескомпромиссного толка Система остановила бы еще на дальних подступах к властной высоте. Да еще спросим себя, а не сыты ли мы начальственной решительностью? Произ­вол, самодурство, всевозможные патологии и откровенно криминальные наклонности, вера в насилие неизменно ряди­лись именно в одежды так называемой принципиальности, решительности, дабы твердо противостоять «внутреннему и иноземному врагу». Именно подобная установка и породила ленинско-сталинское государство, когда насилие подавляло все доброе и честное в человеке, когда, пользуясь легковери­ем оболваненных простаков, «вожди» целенаправленно уничтожали народы СССР — через репрессии, войны, голод.

И все же во многих случаях он напрасно боялся пересо­лить. Например, он любил ссылаться на поздние статьи Ле­нина, считал, что они дают ключ к экономической пере­стройке. Но не только не ввел свободную торговлю, а подпи­сал решение Политбюро о борьбе с нетрудовыми доходами, то есть с зачатками свободной торговли. Или другой пример. Цена на хлеб была настолько низкой, что кормить скот хле­бом стало гораздо выгоднее, чем заготавливать или покупать корма. Половина купленного хлеба в городах выбрасывалась на свалки. В то же время зерно закупалось за золото в США, Канаде, Европе. В своей речи в Целинограде еще в 1985 году Горбачев согласился поставить вопрос о повышении цен на хлеб. Мы с Болдиным подготовили аргументацию, выкладки, сослались на письма людей.

Но наутро он передумал. Кто-то внушил ему, что делать этого нельзя, ибо в памяти людей останется факт, что имен­но он повысил цены на хлеб. Я лично видел в повышении цен на хлеб сигнал к реформе ценообразования. Нельзя же было и дальше терпеть положение, когда трактор был де­шевле металла, потраченного на его производство. Вот так и шло — крупные намерения и мелкие решения шагали вместе.

Он, бесспорно, человек эмоционально одаренный, во мно­гом артистичный. У него своеобразное обаяние, особенно во время бесед в узком кругу. Эту черту отмечали многие, и не только из лести. Умел, когда хотел, заинтересованно слушать собеседника. Способен без особых усилий поставить себя на место собеседника и даже, пожалуй, принять его точку зре­ния. Мог достаточно легко убеждать. Но это продолжалось лишь до тех пор, пока не появились склонность к бесконеч­ному словоизвержению, а также глухота к советам и предло­жениям.

Об этой опасности говорит и то, с каким легкомыслием он отнесся к моей информации о возможности силовой авантюры со стороны большевиков. Возможно, такая не­восприимчивость к моим сигналам объяснялась тем, что к этому времени Крючкову, начавшему мостить дорогу к за­хвату власти, удалось своими доносами насторожить Горба­чева в отношении меня. Наиболее смехотворной являлась сплетня, что Яковлев является «Папой» демократического заговора интеллигенции Москвы и Ленинграда против Гор­бачева. Я допускаю, что Михаил Сергеевич не верил крюч- ковскому вранью, однако мои телефонные разговоры стали прослушиваться более интенсивно. Было установлено на­ружное наблюдение.