Яковлев А. Сумерки

Еще один урок этой школы: человек рано или поздно по­нимает, с какой мощнейшей и всеподавляющей организаци­ей имеет дело и насколько ничтожны его личные возможнос­ти. Чугунный каток. Нет необходимости повторять, что в объединенной корпорации «Партия — Государство — Ка­рающий меч» человек даже не песчинка, а просто возобнов­ляемый ресурс — и не более того. Чтобы выжить в этой Сис­теме, а затем добиться в ней каких-то перемен и сокрушить ее изнутри, надо очень хорошо знать эту Систему, все зако­улки ее внутренних связей и отношений, ее догмы и штам­пы. Не только состояние экономики, нищенская жизнь, техническая отсталость довели Систему до абсурда, но и пропаганда, с утра и до вечера утверждающая, что «все советское — самое лучшее» и что нам везде сопутствуют «успехи». Именно на этой базе и формировался официаль­ный кретинизм.

Как сейчас вижу на воротах лозунг: «Вперед к коммуниз­му», а за воротами мусорная свалка. Надо хорошо знать сла­бости Системы, чтобы выдавать их за достоинства, знать ее очевидные поражения, чтобы изображать их как победы, знать ее развалины, чтобы преподносить их как шедевры зодчества. В этих условиях и возникло уникальнейшее явле­ние, широко распространившееся в литературе, журналисти­ке, общественной науке. Я имею в виду междустрочное письмо, которым жило советское интеллектуальное сообще­ство, статьи-аллюзии — от них буквально «вскипали» пар­тийные чиновники и цензура, когда их замечали. Да еще анекдоты. Советское время — это расцвет анекдотного ост­роумия и междустрочного письма. Что ни говори, а между­строчное письмо стало своего рода лукавым пристанищем для мыслящей интеллигенции и всей «внутренней эмигра­ции», оно было доведено до высочайшего мастерства.

Византийство как политическая культура, как способ да­же не вершить политику, но просто выживать в номенклату­ре — суть такой Системы. Одни открыто лицемерили, дру­гие тихо посмеивались. Третьи ни в чем не сомневались, что и служило социально-психологической базой сталинизма. А кто был не в состоянии освоить науку византийства, от­сеивался. Тот же, кто выживал, становился гроссмейстером византийства, выигрывая не одну олимпиаду аппаратных интриг. В систему византийства дозволено только вписы­ваться, но ни в коем случае не предлагать какие-то действи­тельно новые правила игры. И лишь потом, достигнув из­вестных должностных высот, можно было добавить к этим правилам что-то свое, но не раздражающее других игроков. Повторяю, принципиальных изменений византийство при­нять, если бы даже захотело, не могло, не разрушая саму Систему.

Не стану утверждать, что мои наблюдения точные. Не скажу, что способность Горбачева к быстрой смене собст­венного образа и подходов к решениям всегда имела отрица­тельный смысл, нет. Я даже не знаю, управлял ли он полно­стью этой способностью или она составляла органическую часть его натуры. Иными словами, ему не откажешь в даре осваивать новые для себя роли, политические и жизненные ситуации, он наделен вкусом к переменам, которым распола­гает далеко не каждый. В способности менять взгляды на те или иные проблемы, даже на исторические события, тем бо­лее, оценки текущих дел нет ничего предосудительного, ско­рее, это говорит о творческом потенциале человека, его нор­мальном психическом и умственном состоянии. Тверды и по­стоянны в своих убеждениях только живые мертвецы.

К сожалению, охота за компромиссами не всегда прино­сила Михаилу Сергеевичу удачу. Во второй половине его де­ятельности уже в качестве президента он постепенно стал рабом компромиссов. Охватившая его после XXVIII съезда растерянность лишила дара точного политического расчета. Готовясь к очередному заседанию Съезда народных депута­тов (а предыдущее провалило экономическую программу Шаталина — Явлинского — Петракова), Горбачев подгото­вил несколько пунктов «спасения» страны. Они были прак­тически бессмысленными, по сути своей шагом назад. А по­тому и получил он «бурные аплодисменты» дремучего боль­шинства на съезде.

Потом Горбачев говорил, что данная импровизация пред­ставляла из себя тактический маневр. А на самом деле он «сдал» экономическую программу «500 дней» под лицемер­ное «одобрям» большевистского лобби, «сдал» работающую демократическую структуру — Президентский Совет, но «сдал»-то он прежде всего самого себя. Он отбросил в сторо­ну и меня. Я вообще оказался не у дел. Было обидно и за се­бя, и горько за лидера. Но главное состояло все-таки в том, что Горбачев, отстранив своих ближайших соратников от процесса Перестройки, именно в этот момент фактически потерял и свою власть. Формально это произошло в декабре 1991 года, а в жизни — на год раньше. Крючков и его подель­ники из высшего эшелона власти, в основном давние агенты и выдвиженцы спецслужб, по-своему оценив сложившуюся ситуацию, начали восстанавливать утраченные ими позиции. Раздев Горбачева догола в кадровом отношении, они присту­пили к подготовке мятежа.