Яковлев А. Сумерки

Без конца рассуждая о правовом государстве, что звучало для людей абстрактно, мы, реформаторы, не сделали ничего серьезного, чтобы лозунги и практика, направленные на вне­дрение законов, объединились в единое целое, а воспитание законопослушничества стало бы приоритетной задачей, осо­бенно после десятилетий беззакония. Немало было и разго­воров о гражданском обществе, но в практике работы любые попытки создать какие-то реальные институты такого обще­ства встречались партийными организациями в штыки. Аргу­менты банальны: любые неформальные организации изобра­жались как посягательство на власть партии.

Чуть ли не еженедельно обсуждались проблемы сельского хозяйства и продовольствия. Но не было сделано ни одного практического шага, чтобы кардинально решить эту пробле­му. Для этого надо было постепенно распустить колхозы, ввести частную собственность на землю, объявить свободу торговли, но замахнуться на подобное мы были не в состоя­нии — ни идеологически, ни политически. Догмы еще горла­нили победные песни.

Много слов было потрачено и на призывы к борьбе с пре­ступностью, коррупцией, бюрократизмом, но переплавить призывы в практику мы так и не смогли. Я часто приставал к Михаилу Сергеевичу с этими вопросами, но он так и не оценил в полной мере уже складывающейся угрозы. Во вре­мя очередного разговора на эту тему Горбачев сказал: «Вот и займись этим». И настолько «расщедрился», что разрешил взять дополнительно в мой секретариат одного консультанта. Я собрал пару раз руководителей силовых и правоохрани­тельных ведомств и убедился в их глубочайшем нежелании сотрудничать. Договорились «выработать», как всегда в этих случаях, конкретные меры. На том дело и закончилось. А Михаил Сергеевич вообще ни разу не вспомнил об этой координационной группе.

В обстоятельствах, что сложились к середине 80-х годов, любой лидер, если бы он захотел серьезных изменений, дол­жен был пойти на «великое лукавство» — поставить для себя великую цель, но публично говорить далеко не все. И сорат­ников подбирать по признаку относительно молчаливого взаимопонимания по ключевым вопросам преобразований. Аккуратно и точно дозировать информационную кислоту, которая бы разъедала догмы сложившейся карательной сис­темы. Я отношу определение «карательной» ко всей системе, ибо все органы власти были карательными — спецслужбы, армия, партия, комсомол, профсоюзы, даже пионерские ор­ганизации. В этих условиях лидер должен был соблюдать предельную осторожность, обладать качествами политиче­ского притворства, быть виртуозом этого искусства, масте­ром точно рассчитанного компромисса, иначе даже первые неосторожные действия могли привести к краху любые но­ваторские замыслы. Ведь речь-то шла о ненасильственной революции.

Готов ли был Михаил Сергеевич к этой исторической миссии?

В известной мере — да. Что же касается притворства, то к этому всем нам было не привыкать. Оно было стилем мыш­ления и образом жизни. Горбачеву доставляло удовольствие играть в компромиссные игры. Я неоднократно наблюдал за этими забавами и восхищался его мастерством. И все было бы хорошо, если бы он смог увидеть конечную цель не в тор­жестве обновленной социалистической идеи, а в решитель­ном сломе сложившейся системы и реальном строительстве гражданского общества в его конкретных составных частях.

Михаил Сергеевич пытался уговорить номенклатуру пой­ти за ним до конца. Но можно ли было превратить ястреба в синичку, заставить тиранию возлюбить демократию? Увы, сама система заржавела настолько, что все новое было для нее враждебно. Самообновиться она не могла. Субъективно Горбачев пытался удержать аппарат от авантюр. На это ушло очень много сил и времени. Он как-то сказал мне, что «этого монстра нельзя сразу отпускать на волю». В конечном-то счете он «списал» партию вместе с ее властью, но это случи­лось с большим запозданием. Верхушка партии жестоко от­платила ему, лишив его власти через антигосударственный мятеж. Не прояви Борис Ельцин решительности в подавле­нии мятежа, всем реформам пришел бы конец, реформато­рам — тоже.

Горбачев принадлежит к тому поколению советских лю­дей, в психологии которых поразительным образом соедини­лись, даже сплавились, казалось бы, самые противополож­ные черты: идеализм и житейский прагматизм, официаль­ный догматизм и практические сомнения, вера и безверие, а также пустивший мощные побеги здоровый цинизм, навя­занный социумом, равно как и благоприобретенный. Иде­ализм шел от молодости, от учебы и воспитания, от естест­венной веры в свои будущие удачи, от ограниченности зна­ний — тоже по молодости, из-за малого опыта, из каких-то других источников.