— Не буду писать такую главу.
Наступило неловкое молчание, оно затягивалось. Жуков продолжал молчать. Мы были в растерянности, никак не могли взять в толк, уходить или еще посидеть?
Вдруг маршал оживился, как будто что-то вспомнил. Обратился ко мне.
— Мне Иван Иванович сказал, что вы фронтовик. Где воевали? В каком качестве?
Я коротко рассказал, где родился, когда взяли в армию. О ранении, о госпитале. Маршал слушал внимательно. Но когда я упомянул, что воевал на Волховском фронте, он прервал меня и начал рассказывать о Ленинграде, Волховском фронте, перечислил имена многих своих сослуживцев, командиров подразделений, вспомнил некоторые военные эпизоды... Лед растаял. Беседа продолжалась почти на равных — маршала, творившего историю, и старшего лейтенанта, кормившего вшей в болотах под Новгородом.
Знаменитый маршал — суровое лицо, упрямый подбородок, строгие глаза — на моих глазах превращался в человека, совсем не похожего на полководца. Он вернулся на ту войну. Мы слушали затаив дыхание. Георгий Константинович ни словом не обмолвился о своей изоляции, но то, что он, не будучи особо словоохотливым, так разговорился, явно свидетельствовало, что он безмерно устал, хотел высказаться, излить, как говорят, душу.
— Извините, я что-то заболтался, — сказал он и неожиданно улыбнулся.
А затем, сменив тему, вдруг спросил меня:
— А ты помнишь своего политрука и комиссара бригады?
Сказано было с умыслом и не без ехидства.
— Конечно.
— А фамилии помнишь?
— Лапчинский и Ксенз.
— Ну и как?
— Храбрые люди.
— Да, я сейчас, — сказал Жуков, — вспоминаю одного политработника, который заменил в бою убитого командира полка и прекрасно справился со своей ролью. А в целом я стоял и стою за единоначалие в армии... Ну, ладно. Сам писать главу о политработе не буду. Если хотите, пишите, а я добавлю, если что-то вспомню.
Расстались по-доброму.
Сколотили группу для написания этой главы. В основном готовил ее Вадим Комолов — руководитель издательства АПН. По ходу дела он поругался с военными, которые грозились, что все равно не дадут напечатать мемуары Жукова. Да и у нас настроение было не ахти какое. Выручил случай, а может быть, и хитрость Брежнева. Пронесся слух, что он позвонил Жукову и поздравил его с Днем Советской армии.
Все сразу же изменилось. Уже в июле 1968 года отделы ЦК докладывали в Политбюро, что после доработки мемуары представляют «высоко патриотическое произведение», в нем учтены замечания военных, показана роль комиссаров. Записка во многом была лукавой. Этот вариант мемуаров в отделах ЦК никто, кроме меня, не читал, но настроения к тому времени уже изменились. Я сам и составлял эту записку в ЦК. Вскоре мемуары вышли в свет, причем большим тиражом.
Честно говоря, я не ожидал, что Георгий Константинович вспомнит обо мне. Но однажды получил его книгу с дарственными строками:
Он прислал мне и свой фотопортрет с надписью из добрых слов. Я был, конечно, рад. Снова прокручивал в голове встречу, так взволновавшую меня.
Много людей, связанных с Жуковым по старой службе или дружбе, пострадало в то горькое для Жукова время. Одних посадили, других сняли с работы, за третьими установили слежку. Чтобы понять атмосферу, сложившуюся вокруг маршала, приведу запись подслушивания беседы Смирнова- Сокольского и Руслановой.
«Р. Я пошатнулась в основном из-за Жукова.
С. А разве Жуков не начал с того, что его пошатнули с войны?
Р. Меня волнует такое отношение ко мне.
С. Лида, я еще раз тебе говорю, что все это идет свыше и
об этом надо говорить, об этом надо писать, об этом надо кричать.
Р. Эх, жизнь, я другой раз говорю себе, ты много лет пела, тебя народ знает, ты не просто мелкая певичка, — уйди, хлопни дверью красиво, что ты мотаешься, или не хватает тебе на жизнь? Если бы вы знали, что в моей душе делается... Если ты около 30 лет Советской власти...
С. (перебивает) Ну их... с ними, Лида, я 30 лет на сцене и ни один человек не поздравил. В России русский артист выступает 30 лет и никто ничего. Дворник прослужил 30 лет и то хороший хозяин дает ему серебряную бляху.
Р. Ну и х.. с ними! Если меня возьмут, помните, что я была хорошей бабой».
Ее взяли... Чугунный каток Сталина был безразличен к тем, кого давит.
С течением времени образы «вождей» в моем сознании значительно поблекли. Я видел их на трибунах, на разных заседаниях. Ничего запоминающегося. Общие слова, штампы, банальности. Коль я рассказал о встрече с Жуковым, полагаю уместным упомянуть и о встречах с некоторыми другими участниками драмы, разыгравшейся на двух пленумах ЦК в 1957 году.