Яконур

Проходили годы; Вдовин последовательно реализовывал свои планы. Поглощенный своим движением вовне, он все не мог обратиться к самому себе. Зато он построил некую концепцию себя, она рационально объясняла Вдовину Вдовина, соответствующим образом все квалифицируя: его агрессивность была здесь силой характера, недоверие оборачивалось проницательностью, равнодушие — независимостью. Его самооценка была свинцовой защитой, которую он хотел воздвигнуть, чтобы впредь не давать себе увидеть себя. Сблизиться с другими Вдовину также не приводилось. Он продолжал утрачивать интерес к людям, его точка зрения на них становилась узкопрагматической. Ото всех он начал отгораживаться нарочитой фамильярностью, скрывая то, что было на самом деле: он боялся людей. С одной стороны, это стало результатом продолжительного участия в конфликтных ситуациях, когда он видел в других, прежде всего, своих врагов. С другой стороны, тут был типичный случай страха перед непонятным. Нельзя понять того, чего сам не испытывал никогда. Он, например, по-прежнему не мог взять в толк поступки, движимые бескорыстием и доверчивостью. Вдовин, как и раньше, был не в ладах со всем миром, включая самого себя, и не мог обрести общего языка с теми, кто считал, что этот мир прекрасен.

Со временем все это только укреплялось в нем. Уже давно удалось ему добиться устойчивой репутации человека, чрезвычайно уверенного в себе; а он настороженно следил за тем, как реагируют на него, и заботился, непрестанно, о впечатлении, которое производил на окружающих. Он оставался столь же чувствителен к малейшим проявлениям внимания или невнимания, уважения или неуважения, к любому внешнему признаку успеха, будь то номер автомобиля, сорт бумаги или марка телефона, к каждому символу своего положения. И — всячески избегал ситуаций, в которых рисковал обнаружить себя другим.

Итак, шли годы… Обделенный многим, Вдовин, однако, был одарен умом; еще не достигнув близких уже вершин, он понял то, что оказалось, в конечном счете, очень просто: положение во внешнем мире можно сменить, но сущее внутри переменить гораздо труднее. Преследовавшее его всю жизнь — осталось в нем. Он практически занимал теперь позицию, к которой стремился, и сознавал престиж и власть, коими начал обладать; но продолжал видеть себя тем же, что и тогда, когда еще только вступал в жизнь: существом, не заслуживающим уважения и внимания… Его жажда оказалась неутолимой, он по-прежнему был обижен судьбой, нынешнее столь же не могло утешить его, сколько не могло удовлетворить прошлое, в действительности он был недоволен не положением своим в обществе, а самим собой. Он не добился того, за что сражался, на что положил себя; напротив, неудовлетворенность его лишь возросла до отчаяния.

Какая-то надежда была еще у Вдовина на новую тему, оттого она и стала его нынешней целью. Раньше он избегал бы ситуации, где надо взаимодействовать с китами, брать на себя максимальные обязательства, конкурировать с мощными фирмами. Теперь он решался на попытку руководствоваться другими критериями. Он хотел примкнуть к достойному делу и ему посвятить себя. Вдовин знал: когда человек обретает занятие безусловное, не вызывающее сомнений, признанное, — это дает ему, прибавляет ему чувство собственного достоинства. Его шаг к этой теме был борьбой за самоуважение.

Это могло бы изменить его… Впрочем, получалось, что снова он готов идти к цели — она была так важна для него — любыми путями; и к тому же, делал он все это опять для себя… (О низкие характеры! Они и любят, точно ненавидят…)

И еще. Вдовин обнаружил, что у него нет друзей. В своем устремлении вперед он отталкивал каждого, с кем вступал в контакт. Это не относилось только к Элэл — и то, возможно, лишь потому, что в период, когда Вдовин утверждал себя, Элэл был неудачником. Когда же Элэл сделался ему ровней и затем вышел вперед — Вдовин и от него начал отдаляться. Да и слишком он привык манипулировать людьми, чтобы сохранить способность иметь друзей среди коллег.

С женой у Вдовина не сложилось доверительных отношений; при том, насколько он поглощен был собой и своей карьерой, женитьба не стала таким событием в его жизни, которое могло на чем-то сказаться.

Он признавался себе, что несчастен. Он не обрел счастья внутри себя, не нашел его вовне — ни в других людях, ни в работе. Часы делили его существование: днем он являл себя деятельным, агрессивным; вечером, дома, — отпускал себя, позволял себе быть слабым духом.

И тогда центром его жизни стал сын.

Он так боялся заметить в сыне обидчивость, неуверенность, пренебрежение к собственным умениям — любые признаки того, что унаследовал он и что могло передаться дальше…

Вдовин любил сына.

Он сделал его своим ближайшим другом.

Теперь Вдовин был не одинок…

Я вижу, как сидит он возле спящего сына; ведет руку по уставшему высокому лбу.

* * *

Два красных огонька показались впереди, они вспыхивали и гасли, как самолетные.

Два всадника неспешно выехали из темноты навстречу Ольге и Герасиму.

Один узнал Ольгу, остановился.