Яконур

Он не властен был сделать что-либо, предпринять нечто такое, чем можно изменить события; существовало — объективно — яконурское дно, он взял пробы, закончил анализ и представил его в обычной форме; дальше все складывалось само собой; включившись в работу, как мечтал, он уже не имел далее влияния на то, как все сложится, здесь вступала в действие неотвратимость событий, обусловленность их, и он ничего не мог поделать.

Притом он понимал Савчука, понимал Ольгу, всех понимал; этой самой способности понять других заложено было в нем много, однако и она не в силах теперь ему помочь.

Ощущение бессчастности — всем своим существом…

Уязвленный, подавленный, лишенный веры в драгоценный шанс изменить ненавистный свой статус, он сделался еще чувствительнее ко всему, что могло быть каким-либо знаком отношения к нему окружающих. Старался избегать любых контактов, ценой чего угодно, если же встреча бывала неотвратимой — от момента, когда он осознавал эту неотвратимость, до минуты, когда снова оставался один, все было для него мукой, а затем долго еще каждое слово, каждое движение собеседника было предметом его раздумий и оценок, в которых он не щадил себя, напротив, со свойственной ему тщательностью отбирал признаки, подтверждающие его представление о том, как относятся теперь к нему, и не давал себе допускать ни малейших сомнений, будто могло это означать что-либо другое; да и не замечал ничего другого.

Еще и каждодневное ожидание, — с чем вернется повторная экспедиция, посланная Савчуком специально на поиски пятна!

Впрочем, это не могло ничего решить.

Ничто ничего не могло изменить.

Даже если последующие обстоятельства будут к нему благосклонны… милостивы…

Все более понимал он — никогда уже не преодолеть ему того, что произошло в нем; все это в нем останется. Он был бессилен против этого. Положение его оказывалось, таким образом, безнадежным.

То, что в нем произошло, — было превращение: у него начало формироваться новое отношение к себе. Его собственное отношение к себе начало формироваться по-новому. Изменение уровня собственного достоинства неизбежно стало сказываться. Он ловил себя на том, что теперь и смотрит на себя иначе, и иначе поэтому поступает. Раньше он, человек, оценивавший себя положительно, готов был работать с напряжением и добиваться своего. Сегодня он, человек, свыкающийся с собственным взглядом на себя как на существо приниженное, поставленное обстоятельствами в положение Никчемного и презираемого, не находил в себе опоры, чтобы постараться улучшить свою судьбу…

Вот он сидит, один, в кухне; смотрит в тарелку.

Руки его сложены на столе аккуратно, как на парте.

В школе Виктор был любимцем учителей, в вузе с буквальной точностью следовал указаниям преподавателей; стал специалистом высококвалифицированным и юношей интеллектуальным, однако и тот, и другой в нем сложились весьма пресными, лишенными воображения, воли, инициативы, внутренней силы. Для исследований он оказался малоперспективным, к взаимоотношениям с жизнью — не готовым, Его намерения благородны и замыслы чисты, он честен и добросовестен; вместе с тем, видимо, он поступил бы лучше, если б избрал другой путь… другую профессию… другое поле деятельности…

Дверь за его спиной отворяется; входит Нина.

Молча огибает она стол и садится напротив Виктора.

* * *

В протоке Карп вышел прямо на Прокопьича.

Оба заглушили моторы. Смотрели один на другого.

Лодки их медленно продолжали сближаться.

Карп видел — сеть с рыбой лежала на носу лодки Прокопьича.

Сближались… Вот уже рядом.

Прокопьич разулыбался, сказал сладко:

— Вы мне разрешите уж, Карп Егорыч, на моторе до милиции доехать, чтобы веслами не грестись!

Карп промолчал. Сейчас лодки коснутся бортами…

— Да я не за рыбой, Карп Егорыч! Да я от бабы отъехал, водки попить!

Карп привстал. Начал говорить и услышал, что голос у него сделался хриплый:

— Сеть-то сырая у тебя…

— А она и не просыхает! — ответил Прокопьич.

Борта сомкнулись.

Карп потянулся к Прокопьичевой сети с рыбой… сколько он хотел этого, сколько представлял себе…

Уже вроде коснулся ее рукой.

Прокопьич опередил его — веслом столкнул сеть в воду.

Смотрели один на другого…

Ладно же! Карп достал кошку, начал разматывать трос.

Прокопьич закуривал не спеша. Размял папиросу, дунул в нее.

Карп бросил кошку за борт, принялся шарить на дне.

Прокопьич курил.

Сеть попалась скоро, Карп удивился и обрадовался везенью; поднял, перевалил через борт к себе.

Прокопьич стряхнул пепел в воду.

— А я тут ни при чем, — сказал, — это не мое. А если ты пулемет вытащишь — тоже мой?

* * *

Обмеряли рыбину по специальным образом расчерченной деревяшке, тщательно обкладывали с одной стороны кусочками миллиметровки, чтоб вычислить площадь; мокрые плавники осторожно расправляли на бумаге… Укладывали несколько блесток чешуи между листками блокнота, надписывали…

Закончив, парни сняли халаты, предложили Герасиму и Ольге:

— Чаю попьем?

Расположились в их палатке на ящиках, держали в руках эмалированные кружки, прихлебывали чай. Дежурный раздал по ломтю хлеба с маслом.

— Эй, кто взял три куска сахару?