Яконур

Ничего хуже Лена не могла сделать… ничего больнее!

Уступил, поддался, поверил в чужую ему веру… Где-то тут был источник его уязвимости.

Теперь ему предстояли еще большие унижения: тревога Лены, ее искреннее сочувствие, печаль ее и жалость к нему, ее слезы от чистого сердца, ее любящий взгляд!

Нет.

Платить свою плату самому, в одиночку, не брать на себя обязательств, которые не можешь выполнить; не зависеть от внешних сил, стать неуязвимым.

Уйти, жить одному.

Разговаривал с собой вслух…

Все отрезать! Выйти из этого состояния. Не оказаться навсегда в неудачниках. Вытащить ногу из этой ловушки, пусть больно, пусть останутся шрамы… бежать!

Последовать инстинкту и сохраниться…

…Поехал домой и стал быстро собирать свои бумаги и немногочисленные вещи. Торопил себя, чтобы успеть до прихода Лены.

* * *

Дальше Ольга и Герасим пошли вдвоем, Кемирчека оставили у ребят в вагончике.

На пристани под фонарем Герасим увидел девушку в куртке и брюках, она с ходу прыгнула в лодку, оттолкнула ее от мостков, рванула шнур стартера; Герасим вгляделся и узнал Ксению.

Мотор взревел, лодка исчезла в темноте.

— Куда поехала Ксения?

— Ксения поехала к Борису. У них роман, — ответила Ольга.

* * *

Виктор сидел один в кухне; смотрел в тарелку.

Есть не хочется…

Ничего не хочется…

Голоса, кажется, совсем рядом — Нины и тестя; однако дверь за спиной притворена, можно не слушать, можно не думать.

Днем на работе проходил коридорами со страхом, что сейчас какая-нибудь дверь откроется, кто-то выйдет, пойдет навстречу, как-то посмотрит, что-то скажет…

Вечерами в чужой ему квартире, где так и не смог освоиться, сжимался весь — только бы не двигаться, не говорить, только бы скорее время прошло, остаться с Ниной и — уснуть, забыться…

Когда Савчук поручил ему искать на дне — это казалось невероятной удачей… самым большим его везеньем… да просто счастьем… это был путь из ситуации, которую он начинал уже считать безвыходной. Почему Савчук поступил так, — не рассуждал; удивления окружающих старался не замечать. Важно было, что яконурское дно досталось ему; главное было в том, что он получал теперь возможность включиться — и, следовательно, заявить о своей позиции, доказать её всем и отделить себя наконец тем самым от Кудрявцева.

Ему не однажды говорили при случае, что он хороший работник… Но этого еще было недостаточно в том, чего он хотел более всего! Он не входил в яконурском институте, у Савчука, в число людей своих, доверенных, — людей, звавшихся своими, надежными в нынешней сложной ситуации; его не принимали в этот круг; держали на расстоянии, вежливо, ни в чем не обижая, однако твердо. Любая его попытка хотя бы приблизиться — заканчивалась неудачей. А то, сколько при этом проявлялось по отношению к нему такта, лишь подчеркивало, что все считается само собой разумеющимся. Как будто его место в мире указано кем-то раз и навсегда! — и он не мог изменить его, не имелось на свете для этого способа… средства… шанса… Разделять взгляды Кудрявцева он не собирался, возможность быть с ним заодно исключил для себя; но другим словно не приходило ничто подобное в голову. Предубеждение, — как он знал, необоснованное, — стояло между ним и людьми, к которым он стремился; и даже в общении с собственными лаборантами явственно воспринималось. Оно угнетало, а со временем начало обретать власть над ним самим; стало уже руководить им. Вдруг он обнаружил, что ведет себя неестественно; подозревая, что его обычные энергия, подвижность, готовность сотрудничать не располагают к нему, а укрепляют недоверие, он пытался как-то объяснить себя другим, а в чем-то и подать себя иначе — и утвердить таким образом новое представление о себе; это не получалось, и в результате он ощущал день ото дня все большую неловкость; то, что он поминутно как бы оправдывался, извинялся перед каждым за что-то, в чем вовсе не был виноват, оказывалось ужасно для него самого и производило столь же тяжкое впечатление на окружающих…

И вот появилась надежда! Он жил ею… То, что ему предстояло ехать с Ольгой, также было большой для него удачей. Началось наконец истинное, каждый день сделался полон, настоящее казалось прекрасным, а будущее обещало исполнение всех желаний!

Итог его экспедиционной работы: никаких следов загрязнений на дне.

Скандал, который устроил Савчук, скандал, вроде не относящийся к нему лично, и нарочито без упоминания его имени: тем хуже, это лишь подчеркивало связь между ним и его результатом; разговоры, немедля разошедшиеся по институту; мгновенно установившаяся и тут же уловленная им новая, совсем уж четкая, твердая определенность отведенного ему места; чувство — вместе — невиновности и вины перед этими людьми и Яконуром; сознание, что теперь все потеряно… и — окончательно…