Пальцы его, скрюченные, будто сделавшиеся неживыми… Иван Егорыч одевал сына… и распухшие колени… спина худая, холодная, с желтизной на коже…
Иван Егорыч сел у больницы в трамвай, поехал.
Место помнил…
За оградой, у двери — остановился перед иконой; задержался; вошел.
— В старой поучительной истории, которую я прочитал вам, есть вечный смысл. Это место из святого Евангелия надо обдумывать всесторонне…
Иван Егорыч протиснулся вперед, увидел перед собой вконец старые уже глаза, почти совсем утратившие голубизну.
— У каждого из нас есть страсти, и мы не всегда можем с ними совладать. От этого некоторые приходят в смятение. Тогда человеком овладевают тяжелые думы…
Видно было, как непосильно старой голове под митрой стоял он во всем своем золоте сгорбясь, опирался обеими руками на посох.
— Но жить надо так, чтобы в наших поступках было только хорошее. Все, что от вас требуется, — это внимательно относиться к вашей жизни…
Говорил он негромко, громче уж, наверное, не мог, некоторые слова нельзя было разобрать; иногда останавливался, отдыхал.
— Возлюбленные, нам надо постараться обратить наше внимание внутрь себя, в наши души, и подумать о многом. Без этого нет человека. Вот Христос… Он был обращен в себя, был занят совершенствованием своего духа. Возлюбленные, вот что необходимо…
Отнял одну руку от посоха, Иван Егорыч видел — это стоило ему труда, и повел ею перед собой:
— Человек — сложное существо. Помните, я приводил здесь слова одного врача: человек — самое сложное, что есть на Земле. Ученые могут очень многое, они почти все знают о человеке, могут даже разобрать его организм по атомам, но и они не в силах создать это чудо, это целое…
Снова скрестил ладони на посохе; помолчал; голова качнулась вперед, — вот, казалось, положит голову на руки. Поднял глаза. Иван Егорыч почувствовал на себе его взгляд.
— И самое главное в человеке — это человеческая душа. Пусть же каждый из вас обратится к ней. И всякий раз, когда вы не знаете, как поступить, вам нужно только спросить себя, и ваша душа ответит вам…
Повернулся, пошел. Сразу много вразнобой голосов: «Спасибо! Спасибо!»
Тут Иван Егорыч увидел его без митры: большая, совсем лысая голова, белый стариковский пушок над ухом…
Ночевал Иван Егорыч в Фединой комнате.
С утра опять в больницу… Там врачи, санитарки; он там не нужен был Феде; ушел, походил по городским улицам, вышел, на мост.
Стоял теперь на мосту над Караканом.
Река летела под ним, — смотреть было трудно, река мчалась к Яконуру, несла себя в него, стремилась к нему, как в землю обетованную…
Прежде чем уехать, Герасим зашел еще раз в цех водоподготовки.
Опять стоял, смотрел на воду… И вспоминал, каким выходит этот поток с комбината.
Вот он вливается сюда, молодой, сильный, плоты на воле разбивал играючи; падая, обнаруживает, что нет здесь ему простора; меняется цветом; втянули его сюда, заманили; бьется внизу в ловушке, теряет энергию, уходит из него свет; наконец оказывается в трубе водовода.
С виду тот такой широкий… Выкрашен голубой краской!
Выходит поток — усталый, вялый, грязный, зловонный… обессиленный, отжатый, химическим потом пахнущий… едва дышит, искусственно взбадриваемый в очистных сооружениях жутко гудящими мешалками… и отпускают его тогда вернуться.
Его звали поработать на доброе дело, для людей…
Герасим нащупал в кармане ампулы. Одно наслаивалось на другое… И здесь неудача… Он потерял и эту опору… Вдовин, шлагбаум; Морисон, модель; Галина и Столбов, — шлагбаум… Он держался еще, но ропот поднимался уже в нем; Герасим держался едва… Вконец был растерян, смят.
Все стоял, смотрел на поток.
Он видел воду Яконура в бухтах и на просторе, видел ее днем и ночью, на закатах и рассветах… теперь видел попавшей в западню…
Ольга поставила чашку.
Едва не расплескала кофе…
Перерыв на совещании, чашка кофе в крохотном буфете, за столиком с пластиковой поверхностью; не ждала, ничего не ждала внезапного!
Что, что Савчук ей говорит?
— Надо искать новые позиции… Убрать начисто комбинат с Яконура или отвести стоки — варианты, конечно, осуществимые, но, сами видите, только теоретически… На практике мы с вами должны выдвинуть теперь что-то более реальное…
Ольга сложила руки на коленях. Смотрела в лицо Савчука.
Устал… Да, мешки под глазами. А главное — взгляд. Выдохся…
На минуту она ощутила сочувствие. Затем — гнев.
А он продолжал говорить:
— До самого последнего времени я настаивал на нашем с вами крайнем решении: убрать, и точка. Но в конце концов, давайте оценим ситуацию трезво. Зачем уж так пугать? Да это и перестало оказывать нужное действие…
Ольга справилась с собой. Спросила, — кажется, даже обычным своим голосом, — что он хочет предложить.
— Пока пропустим ход, не будем шуметь зря. Пусть выяснится обстановка наверху. Сейчас полезнее не раздражать. Пускай слоны потопчутся…
Никогда не ждала от него таких слов!
Опустила голову, чтобы он не видел ее глаз. Спросила, какие у него есть… точнее, дальше будут… варианты.
— Надо нам с вами готовиться к отходу на запасные позиции…
И говорит так доверительно!