Яйца раздора

— Вы забыли, Марта Теодосовна, это было одеяло, а не перина... — или же, опять же прикоснувшись к какой-нибудь части тела соседки, поправлял ее: — ...и вовсе это было не днем, а уже вечером... — И так далее, все в том же духе.

Короче, по существу ничего не говорил, а только всех нервировал. Однако внимание тетки Марты на себя оттягивал. Нашему деду Фире такой расклад, естественно, не понравился — он как-то не привык быть на задворках внимания. Поэтому он все время старался перевести разговор в другое русло, то есть на такую тему, где он, по его мнению, был наиболее сведущ. Короче, оба постоянно перебивали хозяйку, и мы с Лялькой очень скоро совершенно запутались в перипетиях большехолмской жизни. Из всего сказанного я поняла лишь то, что в доме завелась нечистая. Так тетка Марта сказала.

— Это какая ж такая нечистая? — хохотнула Лялька и со значением поглядела в мою сторону. Ее взгляд красноречиво говорил о том, что, несмотря на все блага цивилизации, коснувшиеся жителей этого поселка, они как были темными и дремучими, так таковыми и остались. Это ж надо такое придумать — нечистая сила у них, видите ли, завелась.

Но Марта Теодосовна сарказма в голосе Ляльки не уловила.

— А такая нечистая, — понизив голос, стала она рассказывать. — У моей соседки, Петровны одеяло с подушкой пропали. Она их на просушку вынесла, а вечером, когда стала собирать, так ни одеяла, ни подушки и нет.

— Ну и что ж в этом особенного? — не поняла Лялька. — Ну украли подушку и одеяло. Ну и что? Обычное дело.

— Да какое ж такое обычное, если она из дома не выходила, а воровства у нас отродясь не было. — Тетка Марта посмотрела на нас как на несмышленых детей и продолжила. — Но дело этим не закончилось. Принесла я надысь от бабки Павлины трехлитровую банку молока, поставила на крыльцо и в палисадник побежала. Там у меня соседские куры все георгины пораскапывали. Выгнала я, значит, кур, возвращаюсь назад, а молока-то и нет. Исчезло вместе с банкой. Вот так-то! Такие вот у нас дела.

Тетка Марта сделала выразительное лицо, но ни на меня, ни на Ляльку эта история впечатления не произвела. Ну подумаешь, молоко украли. Лялька так и сказала:

— Это, конечно же, неприятно, но, по-моему, все-таки ничего особенного.

— Ничего особенного? — обиделась тетка Марта. — Ну хорошо. Будет вам и особенное.

Она пододвинулась ближе и, совсем понизив голос, прошептала:

— Привидение ко мне по ночам стало являться. Вчера все котлеты съело, а позавчера кастрюлю рассольника выхлебало. — Тетка Марта выразительно окинула нас взглядом, но мы, вместо того, чтобы ахнуть и удивиться, дружно прыснули от смеха.

— Вот вы смеетесь, — обиделась она, — а мне не до смеха. Почти каждую ночь не сплю — все прислушиваюсь.

Я постаралась по возможности сделать серьезное лицо и сказала:

— Марта Теодосовна, миленькая, привидения котлет не едят. Их либо Яков Ефимович съел, либо еще кто-то. Вы дверь-то на ночь хорошо запираете?

Тетка Марта внимательно посмотрела на Фиру, но тот сразу же отрицательно замотал головой. Она тоже качнула головой и вздохнула.

— Нет, это точно нечистая...

Но тут ее снова перебил бестактный Прокофий Иванович.

— А вот третьего дня, — загундел он, — у директора школы трех курей украли и еще поливочный шланг стибрили.

При чем здесь поливочный шланг и куры, когда мы про привидения говорим, непонятно. И вообще, что это за лексикон такой у учителя школы — «курей», «стибрили». Прокофий Иванович уже порядком меня раздражал.

«Шел бы он уже лучше спать, — подумала я. — Надоел своим занудством до смерти».

Но сосед спать не хотел и домой не собирался. Напротив, завладев, наконец, всеобщим вниманием, он решил его уже из своих цепких рук не выпускать и использовать на всю катушку. Но плохо же он знал нашего деда Фиру. Уж кто-кто, а наш старик будет биться за пальму первенства до последнего вздоха или до тех пор, пока я не велю ему замолчать. Но в данной ситуации я сама молчала, и поэтому между Фирой и Прокофием Ивановичем завязалась нешутейная борьба за внимание хозяйки дома. Оба наперебой выказывали ей всяческое почтение и симпатию. Фира, разливаясь соловьем, делал тетке Марте пространные и витиеватые комплименты. Прокофий Иванович, который в комплиментах был не такой большой мастак, брал физической силой. Он то и дело вскакивал и, схватив что-нибудь тяжелое, переносил это с места на место. А Марта Теодосовна всякий раз всплескивала руками и повторяла:

— Ах, какой же вы сильный мужчина, Прокофий Иванович, однако поставьте бадейку на место, нечего ее по двору таскать.

Тот страшно гордился положительной оценкой своей физической мощи и норовил тут же еще что-нибудь подхватить, перетащить в совершенно ненужном направлении. Маленький тщедушный Фира, конечно же, не обладал подобными талантами, но он брал интеллектом. В разговоре с теткой Мартой он к месту и не к месту поминал свою поездку в Париж, врал про то, что происходит из польских князей, и про то, что при крещении его нарекли Фердинандом.

— Фердинандом? — удивлялась тетка Марта. — А почему ж вас теперь Яковом зовут.