Яд и Меч

С нахмуренными бровями Юлиан поднял руку матери и нежно поцеловал. Он ее, бесспорно, любил и уважал, как никого другого на свете, но сейчас чувствовал необходимость воспротивиться.

— Я не хочу перечить Вам, матушка. Я поразмыслю над другими вариантами, но, если не найду иного выхода, то исполню задуманное.

— Найми нескольких рыбаков и щедро вознагради их семьи за утерю кормильца.

— Афенские медузы слишком ядовиты для человека! — покачал головой Юлиан. — Скольки ж людям придется умереть, матушка, чтобы осуществить задуманное?

— Ты дороже их всех.

С этими словами, не терпящими возражения, Мариэльд, не желая ничего слышать в ответ, снова закрыла глаза и ее бледное худое лицо в умиротворении замерло. Двое мужчин переглянулись — в прищуренных мышиных глазах Вицеллия явно читался укор. Юлиан поднял брови, дернул плечами и встал со скамьи.

— Норовитый характер. — донеслись слова Вицеллия, сказанные, чтобы поддержать Мариэльд.

— Твое мнение мне не интересно, Вицеллий, — холодно оборвала веномансера графиня.

Медленно Юлиан побрел к особняку, где поднялся на третий этаж. Там, крепко задумавшись над словами матери, сам переоделся и лег в постель.

В кровати, застеленной светло-серым постельным бельем, уже вовсю сопела Фийя. Прислуге, кроме Фийи, Ады и Кьенса, запрещали появляться на верхнем этаже, но даже среди этих троих доверенных слуг Фийя выделялась. Она жила не в соседней с господами комнате, как это делали супруги Ада и Кьенс, а в спальне с Юлианом. За долгие тридцать лет граф привык к рассеянной, мечтательной и глуповатой, но все же верной и добросердечной женщине. Она уже не вызывала в нем таких страстных порывов затащить в постель и не выпускать, как раньше. К тому же и выглядела Фийя теперь старше. Однако, все-таки в ее присутствии Юлиан чувствовал покой.

Мужчина подгреб посапывающую худенькую айорку поближе и прикрыл глаза, стараясь погрузить себя в дремоту. Но сон все не шел, а череда мыслей про Левиафана, нагов и матушку не давала провалиться даже в полузабытье. Двери на балкон были распахнуты, и комнату окутывал тягучий хвойный запах от растущих вдоль особняка сосен, что покачивались на прохладном ветру.

Наконец, помаявшись, Юлиан решил с утра отправиться в Луциос. Он прикрыл глаза и провалился в дремоту, где ему снова привиделась Вериатель.

* * *

Еще до рассвета он выскользнул из постели и вышел, босой и в спальной длинной рубахе, на балкон. Ищущим взглядом увидел лишь одиноко стоящую на карауле охрану. После этого достал из шкафа комплект из простых вещей, которые всегда надевал для фехтования: короткие коричневые шаровары без каких-либо украшений, такую же простую серую рубаху и темные чулки.

Спрятав кошель под легкую жилетку, он накинул поверх костюма самый обычный плащ, без гербовых отличий, а затем взглянул на перстень, что даже во тьме сиял подобно путеводной звезде. Юлиан крепко задумался, снял кольцо с сапфиром и спрятал в ящик небольшого письменного стола у стены. Граф наскоро расчесался, ладонями пригладил волосы назад.

Осмотревшись, он тихо покинул спальню и мягко зашагал в коротких сапогах по ворсистому ковру, ступая хоть и энергично, но абсолютно неслышно. Граф предполагал встретить внизу матушку, что любила поутру, когда черное звездное небо лишь готовилось побледнеть, сидеть в кресле у камина и думать о чем-то своем. Но нет. Никого не было. Дом был тих и, похоже, что все без исключения еще спали в теплых постелях.

Море за холмом было спокойно, а погода стояла свежая, но безветренная. Вдали утренние волны с мягким рокотом накатывались на каменистый бережок. Юлиан отворил створку ворот конюшни и зашел внутрь. Колыхнулся теплый воздух; пахло лошадьми. Граф любил этот аромат, отчего-то вводящий в состояние безмятежности и душевного спокойствия. В одном из денников лежал Тарантон, а его высокий бок равномерно опускался и поднимался от глубокого дыхания. Разбудив коня, Юлиан покинул с Тарантоном конюшни, скользнул в седло, а затем направился к главным воротам особняка. Там полусонная стража, различив во тьме господина, спешно пропустила его.

Тяжелая штора спальни, где проживала Мариэльд, отодвинулась, и женщина с ласковой улыбкой на сухом лице мирно наблюдала, как ее сын покинул особняк, поступив по-своему.

Путь до Луциоса занял пару часов. Устилающие темное небо звезды поблекли и растворились, на Ноэль спустился серый рассвет. Юлиан миновал бесчисленные виноградные плантации, вспаханные и засеянные поля, небольшие крестьянские деревни и, наконец, приблизился к портовому городу.

Сейчас, поутру, в сумерках, Луциос был полон как ни в какое другое время суток. Двери лавок распахивались, ремесленники только приступили к работе, а народ сновал уже туда-сюда или налегке, или с тяжелыми, громоздкими мешками за спинами. На улицах царил оживленный гам торговцев.