Яблоко от яблони

В канун Вербного выдались четыре выходных, и я полетел в Питер. На Невском у Адмиралтейства вдруг почувствовал, что не узнаю ничего – как будто изменились масштабы тысячу раз исхоженных мест. Видимо, это я изменился, стало неуютно и тревожно, захотелось обратно в Чехию. Вечером зашел к Лавровым, пили моравскую сливовицу, на столе стояла в вазе верба – я взял веточку – отвезу с собой. Обнялись на пороге с Николаем Григорьевичем, потом ехал на такси, просыпался несколько раз и думал, что везут на съемки. В какой из чешских гостиниц осталась эта верба нашей последней встречи с Колей?

Мне снится сын. Думаю о нашей короткой встрече. Он весь день ждал, поздно вечером я приехал, и мы долго гуляли с Ладой – таксой. Женя сказал:

– Папа, я никогда не гулял ночью, давай еще погуляем.

И мы были совершенно вместе.

В Страстную пятницу отбирали массовку для новых сцен. Небо чистое, в ярких редких облаках. Пока все обедали, уснул под цветущей сакурой. Вечером спускались пешком из замка Гуквальды петляющей среди вековых платанов дорогой. Подходила гроза, внизу застыли цветущие абрикосовые сады, яблони и каштаны на городских аллеях. Они будто отбрасывали свой свет под серым задохнувшимся небом. Помреж Оксана запела украинскую песню. Сильный, полный, теплый голос. Потом полились итальянские арии. Встречные оборачивались, улыбались, слушали. В предгрозовом восторге меня охватила влюбленность – от внутренней силы жизни, от вдруг вздохнувшей надежды – какое-то обморочное безоглядное счастье.

Бесшумный ливень наполнил собою все: и эту дорогу, и цветущий город внизу, и бесконечно расширившееся мгновение благодарной радости. И радугу песни, осветившую посвежевшую даль холмов.

До Оломоуца километров восемьдесят – там есть церковь, но как туда добраться?

В десять вечера по чешскому времени телик в вестибюле гостиницы переключили на российский канал, сердце заныло – на родине Пасха. Мы с Юрой и Колей Поздеевым побежали в пиццерию на главной площади, потому что все магазины уже закрыты.

Хозяин пиццерии, грустный хорват, перебрался в Чехию, когда в Югославии началась война. А прежде он был капитаном торгового судна, обошел весь мир, и вот вздыхает: «В Чехии моря нет». Война на Балканах давно закончилась, и есть еще много стран с портами и флотом, но он бросил якорь на суше, уже не поплывет. А я когда-то в юности мечтал быть моряком, но не стал.

Мы выпили отменный кофе по-хорватски, накупили овощей, колбасы, оливок, масла, взяли три бутылки вина и поспешили в отель накрывать пасхальный стол.

У чехов – огромная свинья на вертеле коптится.

А у нас сон до завтрака – сон до обеда – сон до ужина – выходной по случаю освобождения Праги от фашистов.

Выпили по глотку за восставшую армию генерала Власова. Водка называлась «Слезы Сталина». Панченко как-то сказал: «Русская история – это история русской глупости». Да, особенно когда мы начали учить других уму.

Для чехов 8 мая – выходной. Для нас завтра, 9 мая, выходного не будет.

Похолодало. Над пасмурным Нови-Йичином бодро несется радиотрансляция. Чешское утро, последнее в этом городке, где прожили больше месяца.

Было хорошо – красиво, тепло, все загорели. Устоялся ритм съемки, определились взаимоотношения. Первая паутина, первый зеленый жук, ползущий в декоративном мхе. Первое тепло до раздевания.

А вчера страшный ветер и сильный дождь в один час превратили яркое лето в раннюю весну. И снова надели спецовки и перестали узнавать друг друга со спины.

Обморок

У бригадира массовки, толстой Шарки, длинные желто-лимонные ногти, радикально черное каре, синяя спортивная куртка, лиловые лосины на полных ногах, кроссовки «Nike» и зеленая «ауди», она срывается с места и гонит 200 по автобану мимо ошалело машущих полицейских – права у Шарки пробиты насквозь, так что при случае и предъявлять бессмысленно.

У нее три дочери, не то от разных мужей, не то в разных настроениях зачатых: кудрявая, похожая на еврейку Веруська – когда она смеется, собеседник пугается вдруг открывшихся выдающихся клыков; старшая Луцка – любовь всей массовки, которой она руководит, помогая мамаше: темно-русая итальянской кисти, миниатюрная, с медовыми бедовыми глазами; и третья, как же ее звали, не помню, двенадцатилетняя лолита с короной светлых волос и зеленовато-карими глазами. Они с Веруськой тоже при деле, бегают по площадке в средневековых платьях, зарабатывают свои массовочные деньги. Я то и дело, когда спешу на площадку, неторопливо бреду к обеду, объявляю конец смены или спускаюсь с горы к автобусу, встречаю ее взгляд: долгий, молчаливый и нетушующийся. Так смотрит на человека еще не пуганое животное. Я толком не говорю по-чешски, она ни слова не знает по-русски – но этот взгляд будоражит, и покалывает кажущейся полнотой понимания.

Шарка живет в Остраве, недалеко от замка Гуквальды – третьего объекта нашей чешской экспедиции.