Яблоко от яблони

Иржи Куба обнялся с Мартином, главным конюхом, его ребята на заднем дворе разгружают коневозки – выводят под уздцы жеребцов. Реквизитор гонит прутом в загон трех большущих свиней. Ассистенты волокут клетки с курами и гусями – все ржет, кудахчет, гогочет, лает: королевский двор, по замыслу Германа, – скотный двор. У ворот замка пощипывает травку огромный белый вол. Группа осваивает площадку: складывают кучи дров рядом с большими железными жаровнями, оснащают телеги реквизиторским барахлом, распределяют массовку – серых солдат и гвардию, – собранную по кабакам и рынкам ближайших предместий. Ждем Германа; прогуливается у жаровни литовец Альгис, которому Румата должен сломать нос. Художники спешно освежают фактуру декорации, дольщики кладут рельсовую дорогу под проезд камеры.

Приходит Герман, еще засветло.

– Покажите мне жеребца, которого впрягут в телегу Руматы.

Приводят жеребца.

– Не то. Это высокородный верховой конь, а нужен тяжеловоз, битюг, рябого окраса.

Ассистент по реквизиту уезжает на ближайшую ферму за битюгом, а Герман начинает разводку.

– Вот сюда подъедет телега, Румата спрыгнет, возьмет мечи, к нему подойдет офицер и спросит пропуск, Румата схватит его за нос и сломает, вот так; Лёшка Злобин, подойди сюда!

Я подхожу, Герман хватает меня за нос и крутит, показывая, как Румата ломает нос офицеру.

– Потом он пойдет с мечами на плече через мост в ворота дворца. Вот, собственно, все. За три ночи снимем. И еще один маленький кадр: мужик ведет на веревке белого вола, под утро, мимо частокола из бревен вдоль замковой стены. Где этот частокол?

– Вот, Алексей Юрьевич! – говорит художник Сережа Коковкин.

– Это не частокол, это стена.

– Но частокол и есть стена, Алексей Юрьевич.

– Нет, Сережа, бревна должны быть с промежутками, скреплены коваными крюками, сквозь них должен сочиться утренний свет, сам представь, как это будет красиво.

– Но мы по эскизам построили сплошную стену!

– Вот именно, перестраивайте, сколько времени вам нужно?

– Сутки, не меньше.

– Очень хорошо, а мы пока порепетируем. Юра, Лёша – вы все поняли?

– Да, Алексей Юрьевич.

– Снимите на видео и покажите.

Он уходит что-то обдумывать, копить силы к предстоящему кадру. А мы остаемся репетировать.

В кадре должен быть нерв, живая трепетная энергия. Срепетированности для этого недостаточно. Кадр должен быть заряжен взрывом, непредсказуемостью, снят как единственный раз случившийся, невозможный в повторении, тогда на нем будет отпечаток действительно бывшего, подсмотренного, ухваченного у жизни. Для этого и нужна безусловность всей декорации, избыточная, на 360 градусов обзора, даже если снимать предстоит только сектор. Поэтому из смены в смену бродят артисты и массовка в костюмах и гриме. Свиньи и гуси сутками сидят в загоне – чтоб прижились. И понукания Германа: «Лёшка, иди моторь площадку!» – для того же, для нерва, – все должно без устали действовать, вариться, кипеть, накапливая и вырабатывая энергию кадра. Подготовка к нему – как напор воды через турбины в плотине, где мерно гудят, потрескивая, генераторы, вырабатывают ток для единственной вспышки-молнии – настоящего кадра.

Стучат топоры и жужжат пилы, прореживая, а фактически перестраивая частокол из огромных бревен. Десятки раз спрыгивает с телеги, ломает нос офицеру и идет, забросив за спину мечи, Леонид Ярмольник, каждому из сидящих у костров поставлена точная задача:

– Ты жуешь хлеб.

– Ты перематываешь портянки.

– Ты выжигаешь вшей из своей поддевки, машешь ею над огнем.

– Ты плюешь в костер не переставая, так – от тоски и скуки.

– Ты несешь дрова через двор и бросаешь их у костра, случайно задевая товарища.

– Ты спишь, почесываешься и стонешь во сне.

– Ты перемешиваешь в горшке сушеный горох, вытаскивая оттуда и бросая в огонь личинки червей.

– Ты…

– Ты…

– Ты…

Их человек шестьдесят, все чехи, и с каждым через переводчика мы добиваемся естественности и правдоподобия. Нам не привыкать – полтора года тренировались. Что из этого увидит зритель? Ничего конкретно – все в темноте, у костров на общем плане; но зритель будет ощущать неслучайное, осмысленное движение в кадре, его неповторимую и подлинную атмосферу. А на первом плане герой в телеге, подбежавший офицер, мечи. И даже без крупного плана – какая-то детально пойманная правда в тревожных сполохах ночных костров, с сидящими вокруг людьми.

Когда все отрепетировано, снято на видео, десять раз показано и переуточнено, когда готовы оператор, и актеры, и массовка и свиньи хрюкают как надо, – приходит Герман и начинает возгонку этой браги в спирт.