Яблоко от яблони

– Людочка, ты все-таки… я не скажу «дура», но устала, – вздыхает Петр Наумович, – слезай скорее, а то кровь в голову прильет, еще удар хватит.

И начинается подробная, но стремительная застройка эпизода. Петр Наумович безответственно и легко сочиняет, я с увлечением смотрю, стараясь не потерять нить.

Каждую реплику, каждый вздох или выкрик персонажа Фоменко протаскивает через эквилибристически сложный пластический текст. Героиня не останавливается ни на секунду, все тело от кончиков ногтей до каблуков туфель ведет непрерывный монолог, все смысловые акценты из словесного воздействия уходят в пластику, а реплики становятся легкими, случайными, естественными.

– Знаете, на улице Льва Толстого (название которой почему-то начиналось с фамилии, и дети думали, что это какой-то обожравшийся лев), так вот, там была швейная фабрика «Красная роза», огромная, четырехэтажная. Однажды произошел ужасный и редчайший случай – совпали вибрации всех швейных станков. Помните мост, который рухнул, когда по нему полк маршировал? Так вот – рухнули четыре этажа перекрытий, только фасадные стены остались. И в этом эпизоде надо добиться такого же эффекта, будто сразу завибрировали все машины и вибрации инфарктно совпали.

– Петр Наумович, извините, но насчет моста – выдумка, не было такого случая.

– И что?

– Не могла фабрика рухнуть по этой причине.

– Что ж, по-вашему, и Льва Толстого не было?

Объявляется перерыв, с повторным выходом на площадку я не могу вспомнить ничего: ни мизансцен, ни мотиваций, ни распределения текста. Тут-то и начинается «работа» – освоить и воспроизвести эту виртуозную импровизацию.

А репетировать с Людмилой Васильевной крайне сложно. Она все время думает о десяти вещах сразу, бегает из угла в угол, что-то собирает, а себя собрать не может. Все пробует с пинка, с толчка, с рывка. Я украдкой поглядываю на Петра Наумовича – страдает.

– Людочка, не говори таким противным голосом, как домработница, дорвавшаяся до управления государством. Доводи рыданку до предела, а предела нет – рыдай в бездну!

Максакова в гиперактиве, не дает никому слова сказать, ее несет.

– Договориться хоть до какого-то смысла невозможно, Лю-доч-ка! Измолчаться – да; но ты же трещишь без остановки! А тут любовь-ненависть-любовь – все смешалось. Любовь и есть энергия заблуждения, она одномоментна, секундна – была, есть и будет только сейчас; если бы некоторые женщины это знали! Поймай, ухвати настроение: «Готовилась с ним жизнь прожить, но и первой встречи не перенесла». Не может быть наката, не может быть пустой акробатики, у нее же все сейчас впервые формулируется, это же переосмысление всей жизни!

– Нет ничего страшнее моментов постижения истины. Стареешь вдруг, все понимаешь вдруг. Вся прожитая жизнь, как черновик, который разве что сохранить для иронии… то есть для истории, которой он тоже ни к чему. Если Бог меня спросит, хочу ли все сначала прожить, только точно так же, под копирку, то я подумаю и отвечу… – а черт его знает! Кто ты был и что ты стал – печальная перспектива от «кто» до «что». Талантливое фиаско. Проклятое понимание, лучше было бы не понимать. Накоплена боль – да! Но слова рождаются впервые, они новорождённые должны быть, а не девки-трехрублевки! И еще: в этой работе необходима грубая фиксация правил игры, иначе мы зрителя потеряем еще до третьего звонка.

Но тишины нет, работа сумбурная:

– Не репетиция, а какое-то переливание крови из пустого в порожнего.

К вечеру Петр Наумович устал. Я тоже устал.

А ночью звонит Максакова, как всегда, не представляясь и даже не здороваясь:

– Правда же, Петрушка – гений!

– Петр Наумович, ну как вы?

– Читаю Маркеса, не понимаю ничего. Чувствую себя как рыба в говне. А плавать в говне я не умею. Иной раз смотришь спектакль: все так поэтично, так возвышенно, а скука смертная, и хочется сказать: подыхайте сами со своей поэзией!

Передайте поклон Ирине от ее поклонника. Давайте созвонимся завтра в девять утра.

– А кто кому позвонит?

– Какая разница.

– Не люблю этого Маркеса, не понимаю – мне бы его миллионерские проблемы! Какой русской бабе это будет интересно – любовь, погибшая в роскоши?!

Петр Наумович перечитал исходный вариант и сказал, что много важного выкинули и теперь все надо возвращать.

– Ствол – основа дерева, но шампур не основа шашлыка – нельзя такими сокращениями лишать пьесу мяса… и листьев.

С репетиции Петр Наумович отказался ехать на машине, мы с Ирой провожаем его домой. Ира его Хорошим называет: «Здравствуйте, Хороший! До свидания, Хороший…» Он ворчит:

– Хороший человек, как известно, не профессия; а вот плохой – уже ближе к профессии, ха-ха! Хороший, хороший, купи себе калоши…

Ирине в ответ он теперь тоже говорит: «Привет, Хорошая! Пока, Хорошая…»

Он притулился в хвосте автобуса в домашних тапочках, как из театра вышел. На остановке встретили бездомную собаку:

– Жалко ее, давайте колбасы купим.

Потом долго не могли расстаться у подъезда.

– Алёша, а у кого ты учился?

– У Вадима Голикова.