«Я» значит «Ястреб»

После десяти минут опасливого исследования окружающего мира Мэйбл заключает, что никто не собирается ее съесть или забить до смерти. Она встряхивается и принимается за еду. Мимо грохочут, испуская выхлопные газы, автобусы и автомобили, и, когда пища съедена, Мэйбл, замерев, глядит на этот странный мир. И я гляжу вместе с ней. Проведя с птицей так много времени наедине, я начинаю все видеть ее глазами. Она следит за женщиной, которая бросает мячик собаке, и я тоже слежу за женщиной, причем мы обе – я и птица – пребываем в недоумении: зачем она это делает? Смотрю на огни светофора и не сразу соображаю, что это такое. Велосипеды превращаются в загадочный крутящийся аппарат из блестящего металла. Автобусы напоминают стены на колесах. В городе человек и птица обращают внимание на совершенно разные вещи. То, что видит она, ей неинтересно. Безразлично. Пока не раздается шум крыльев. Мы обе поднимаем глаза. Голубь. Лесной голубь опускается на ветку липы у нас над головой. Время замедляется. Напряжение нарастает. Ястреб преображается. Как будто все системы для нанесения удара мгновенно пришли в боевую готовность. Прибор наведен на цель. Она поднимается на пальцы и изгибает шею. «Так. Это траектория полета. Так», – думает птица. Поразительно. Какая-то часть ее юного сознания только что сформулировала нечто, и это нечто всецело подчинено идее смерти.

«Ястребу-тетеревятнику, – писал Уайт, – необходима долгая выноска; так делали всегда». Но Уайт носил птицу, словно совершал некий таинственный ритуал, без всякого внимания к чувствам ястреба. Даже будучи не в состоянии оправиться после смерти отца, мое измученное сердце знало, что секрет приручения ястреба состоит в постепенном привыкании. От темноты нужно потихоньку переходить к свету, из закрытой комнаты – на свежий воздух. Сначала хорошо бы постоять в сторонке и лишь потом, на протяжении многих дней, приближаться к этому враждебному миру громких голосов, размахивающих рук, ярких детских колясок и ревущих мопедов. День за днем, шаг за шагом, глоток за глотком Мэйбл начнет понимать, что все эти предметы не представляют угрозы, и научится воспринимать их спокойно.

Но для Тета выноска оказалась медленным убийством. Уайт носил его, потому что так было написано в книгах. И он вынес ястреба в первый же день, когда того только что к нему привезли. Через двое суток Уайт отправился с ним на ферму Уиллеров, чтобы познакомить «со всей семьей, лающими собаками и прочим», а на следующий день они уже вышли на дорогу знакомиться с машинами и велосипедистами. «Он постоянно бьется во время прогулок», – записал Уайт в дневнике. Но выносить птицу не прекратил. Он брал ястреба в паб, на рыбалку ловить карпов, ездил с ним на автомобиле в Банбери. «Он должен научиться терпеть эту суету, – писал Уайт, – как и все мы, как бы мало мы с ней ни сталкивались». И ястреб терпел. Как и любая отчаявшаяся душа, которая в конце концов понимает свою беспомощность перед лицом бесконечного кошмара и терпит его, потому что ничего другого не остается. Так и Тету – ничего другого не оставалось. Его приручали без всякой ласки. Ему приходилось учиться выживать, постоянно испытывая страх, точно так же как и самому Уайту, еще в школе осознавшему, что деваться некуда.

По узким дорожкам и зеленым аллеям, по полям, влажным от скошенной травы, бродил Уайт, исследуя окрестный пейзаж. Целыми днями он был на ногах, новичок-аустрингер с благодарностью прислушивался к ритму своих шагов и переменам погоды. Вечером, идя домой по тропинке вдоль высоких живых изгородей Бакингемшира, он видел «восходящую красную луну», хотя и запомнил, что, «садясь на рассвете, она была желтой». Из-за пустоты вокруг ночной мир становился волшебным, а «райдинги» – местом, где царили туманы, звезды и одиночество. Уайт упорно шагал все дальше, в поля, и одновременно назад, в прошлое.