Я всегда был идеалистом…

Если вы помните, еще в начале десятого класса я рассматривал как один из возможных вариантов поступление в Авиационно-технологический институт. Я даже объяснял это идеологически – теми задачами, которые стояли перед страной. Но к концу учебного года, к весне 1946 года, я сам довольно серьезно переориентировался. К этому времени я уже достаточно четко понимал и осознавал, что меня больше всего интересует, конечно, философия. Философия в ее самых разных приложениях – и в плане историческом, и в плане естественно-научном. Поэтому всю первую половину 1946 года мое внимание было приковано к этой проблеме, и я обсуждал вопрос: где же, собственно, мне надо учиться?

При этом я постоянно спорил с отцом, который был категорически против философского факультета. Отец прямо, в лоб, и очень резко задавал мне вопрос: ты что, хочешь стать «талмудистом», начетчиком? И довольно образно и красочно рисовал мне картину моей будущей жизни – той, которая меня ждет, если я поступлю на философский факультет, где всё учат наизусть, где нет подлинной работы, нет и не нужно понимания, где, как он утверждал, я протяну… ну, максимум год, а после этого отправлюсь в отдаленные края – на лесоповал или еще куда-нибудь. Картина была очень реальная, и я это понимал.

Вместе с тем, говорил он, даже если отбросить эту сторону дела, человек должен иметь профессию и специальность, и таковой может быть профессия и специальность либо инженера, либо, как это сейчас вырисовывается, инженера-физика. Я, в общем-то, с этим соглашался, но, как я сейчас уже понимаю, слова «получить специальность», «профессия» звучали для меня весьма абстрактно: я реально в эти слова никакого содержания не вкладывал.

У отца был еще и третий аргумент. Он говорил, что сегодня нельзя быть философом, не освоив физико-математического мышления; оно действительно [было] самое передовое. Вот этот аргумент был очень важным. Вырисовывалась такая картина: после окончания физического факультета (и он даже по своим каналам это начал выяснять) я, если захочу, смогу поступить в философскую аспирантуру и заняться там своей любимой философией.

Ну и наконец, немаловажную роль играл для меня аргумент, которого у отца не было, но который все время фигурировал в моем собственном осознании. Я уже сказал, что взрыв атомной бомбы над Японией перевернул миросозерцание людей того времени, всех людей от верхов до низов. И весь предшествующий год шел под знаком обсуждения в самых разных кругах значения этого события, тех последствий, которые оно оказывает на весь мир. Этот факт привлек к физике внимание всех молодых людей, считавших себя способными заниматься активной творческой работой. И поэтому всюду, куда бы я ни приходил, обсуждался этот вопрос. (Позже эту ситуацию высмеивали физики в своих сборниках «Физики шутят»[133].) Кругом меня молодежь обсуждала перспективы, которые открывает физика, и все намеревались идти в «физики». Короче говоря, физика в это время привлекла внимание многих, и, естественно, начались отбор и концентрация на физическом факультете МГУ самых интеллектуально сильных людей.

Этот момент также сыграл довольно существенную роль. Я представлял (и это было очень важно), что в Московском университете – первом университете страны – физический факультет становится первым факультетом. Движение к тому месту, где собирались, так сказать, самые мощные люди, тоже для меня было очень значимым, поскольку я тогда уже очень хорошо понимал, что, следовательно, там-то и будет готовиться и разворачиваться жизнь. Вообще, учиться вместе с самой интеллектуально сильной частью молодежи означало попасть в элиту, а быть в элите является очень важным и практически существенным фактором.

Ну и поэтому уже к маю – июню в кругу семьи порешили, что я иду на физический факультет. Отца это очень волновало, и поэтому когда я пошел и сдал документы, то он (как я потом узнал) решил со своей стороны все это еще раз продублировать и написал ректору университета личное письмо. У него был свой бланк, где в левом углу были его титулы, звания и т. д. Он написал, что просит принять его сына на факультет. Он сам отнес письмо в университет. И эту штуку приклеили к моему личному делу.

Вы помните, что школу я окончил с медалью, физику достаточно хорошо представлял или думал, что представляю. Проходило собеседование. Вел его профессор Гвоздовер, который потом читал нам курс механики. Он мне задал три-четыре задачи. В одной я немножко «поплавал», но мы как-то с ним разобрались; остальные я, к счастью, довольно хорошо решил. И он сказал, что я могу идти, что он достаточно высоко оценивает мою подготовку. Я ушел. Мне нужно было пройти только собеседование: тогда медалисты не сдавали экзамены.