дала тебе и счастья, и покоя,
а сам ты взял их. Сам. Своей рукою,
устало пот стирающей со лба…
Опять — один. Всю жизнь — один. Всегда.
Теперь, когда сбылась твоя мечта,
скажи, ведь ты же этого хотел –
дни проводить в безмолвной пустоте?
А у других сейчас горит очаг
и у окошка теплится свеча;
в твоём же доме нет давно свечи,
остыл очаг, и тихо — хоть кричи…
Ну что же, сам беду свою врачуй:
раздуй, как встарь, очаг, зажги свечу –
и, может статься, кто-то постучит
в твоё окно, что светится в ночи…
Несчастье опять приключилось со мной:
нахлынула память тяжёлой волной –
и всё, что скрывалось в её глубине,
вновь стало до ужаса явственным мне.
Волна поднимает меня и несёт,
и я, как всегда, вспоминаю не всё,
но — логике всей вопреки и назло –
лишь то, что со мною не произошло.
Вновь воспоминание режет, как сталь,
о том, кем мог стать я — но только не стал:
всё, что упустил я когда-то из рук,
теперь вспоминается ясно и вдруг.
И кажется, что я был должен пройти
иные дороги, иные пути,
что я все возможности сам растерял,
что все мои годы мной прожиты зря.
…Осядет вновь пена, отхлынет прибой.
Взяв в руки себя, я вновь стану собой,
и память опять станет мне не страшна –
до тех пор, пока не нахлынет волна…
У меня всё своим чередом:
дом, работа, работа и дом,
книги, музыка, песни, кино.
Чернота по ночам вместо снов.
Я живу хорошо. Как и все,
в предназначенном мне колесе
день за днём, год за годом кружусь.
Я, наверное, с жиру бешусь.
Должен быть я доволен судьбой,
и не меньше доволен собой,
своей жизнью доволен вдвойне –
и от этого счастлив вполне.
Только счастья не видно, увы.
Может, просто я к счастью привык?
Я, наверное, счастлив — в душе –
только в том не уверен уже…
Но, возможно, настанет черёд –
и разбег моя жизнь наберёт,
и всё вмиг станет мне по плечу.
И я, землю оставив, взлечу.
От восторга зажмурив глаза,
буду птицей порхать в небесах
на тугих и упругих ветрах,
позабыв осторожность и страх,
очарован навек вышиной…
Может, всё это будет со мной?
Может, будет. Когда-то. Потом.
А пока — всё своим чередом…
Я жил, как все. Не жил — существовал,
как будто бы повинность отбывая.
Лишь глубоко в душе, ещё живая,
потребность в Боге теплилась едва.
Я, жизнью не довольствуясь земной,
стучался в Неба запертые двери.
Я ждал ответа, сам себе не веря –
и Небо распахнулось предо мной.
И я пошёл за горизонт — туда,
где обитает Сущего Создатель.
Я много лет на поиски потратил…
Но поиски не принесли плода.
В отчаяньи слепом я воскорбел;
вскричав: "Я всей душой стремился к Богу –
но, видно, проку от того немного!" –
с Небес спустился к людям и к себе.
Прошёл я трудных множество дорог,
я в кровь истёр натруженные ноги,
и — тщетно всё! Я усомнился в Боге.
Но вот пришёл к себе — и там был Бог.
Улыбка пряталась в Его глазах,
слова же были полными печали:
"Я был с тобою с самого начала,
а ты Меня искал на небесах!
В себя поглубже только посмотри –
и был бы Я тобою обнаружен!..
Но ты хотел найти Меня снаружи,
не ведая того, что Я — внутри."
И долго после этого, звеня,
слова Его в ушах моих звучали:
"Знай: Я — с тобою с самого начала!
Иди к себе — и там найдёшь Меня…"
Нашёл дневник, который вёл давно,
и перечёл от корки и до корки.
Мне сделалось и грустно, и смешно:
какой же был я прежде недалёкий!
Теперь-то ясно мне, спустя года,
что я сейчас — умнее, чем тогда.
…А через много лет прочту опять
свои уже сегодняшние строки –
и буду вновь с улыбкой размышлять,
какой же был я прежде недалёкий;
и будет совершенно ясно мне,
что вот теперь намного я умней…
Сползает ночь накидкой чёрной с плеч,
торопится скорей на землю лечь
седым и дробным блеском звездопада.
Томится мгла. Вершится волшебство.
Есть я, есть ночь, и больше ничего.
Да ничего, пожалуй, и не надо.
Пройдёт, наверно, очень много лет,
и ночь за часовою стрелкой вслед
падёт к ногам слепого циферблата,
и день придёт, бессмысленно — пустой,
и я его проникнусь пустотой –
совсем один на всём пространстве взгляда.
Убежать бы далеко — далеко –
хоть в чащобы, хоть в пески иль снега –
где на многих протяженьи веков
человека не ступала нога.
Я жару бы коротал в шалаше,
я б в землянке коротал холода.
Мне бы было хорошо на душе,
я остался бы там жить навсегда.
Созерцал бы я, как вечность бежит,
наблюдал бы я за сменой времён;
и чтоб не было вокруг ни души:
ни общения, ни лиц, ни имён.
Я — отшельник. Я — монах. Я — аскет.
Одиночество приму я, как дар.
Я безвестным проживу много лет,
позабытый миром, сделаюсь стар –
и исчезну, как круги на воде,
не жалея ни о чём, не скорбя…
Только жаль, что, убежав от людей,
я, увы, не убегу от себя.
Идёт долгожданный Июнь
С улыбкой рукой на прощанье взмахнув,
Весна вновь до марта ушла.
Но лето явилось, сменяя весну,
С корзиною, полной тепла –
И, не торопясь, сквозь дома и дворы,
Расслаблен, улыбчив и юн,
Дней летних гонцом, авангардом жары
Идёт долгожданный Июнь.
Идёт — и одаривает всех вокруг:
Лишь только ладонь протяни –
Отсыплет он с щедростью в ковшики рук
И долгие тёплые дни,
И речку, и лес, и горячий песок,
Прозрачную синь вечеров,