и сон мой не тревожит по ночам.
Но вот я вижу проявленье Зла,
что этим миром правит с пьедестала –
и в этот миг кивает мне устало
моя печаль, задумчиво — светла…
Возвращаться не нужно
к месту прежних побед!
Нет былой уже дружбы,
и любви былой нет.
Всё, что было отрадой –
утекло, как вода,
и не надо, не надо
возвращаться туда!
Возвращаться нет смысла:
нас в минувшем не ждут.
Пусть и глупые мысли
нас тревожат и жгут,
пусть и сердце — калека
о былом всё грустит,
всё равно в одну реку
дважды нам не войти.
Возвращаться не надо
в детство издалека.
Покосилась ограда,
обмелела река,
и дома обветшали,
отслужив честно век,
и укрыл белой шалью
всё прошедшее снег.
Возвращаться не стоит
к милым сердцу местам.
Там уже всё пустое,
всё истлевшее там,
всё покрыто золою,
отгорело своё…
Так пускай же былое
зарастает быльём!
Память-стерва порою
нас в ночной тишине
манит чудной игрою
разноцветных огней.
Но бежать заполошно
ни к чему на огни,
просто память о прошлом
в своём сердце храни…
Вода
Начинается утро — такое же, как и всегда:
поднимается Солнце на небо неспешно и чинно;
и в аквариуме просыпается снова вода,
хоть от спящей и мёртвой практически неотличима.
Ровной глади воды никогда не нарушит волна,
бури, штормы, тайфуны здесь исключены совершенно;
ни морщинки, ни ряби… Спокойна вода и ровна
и для тех, кто живёт в ней, приятна во всех отношеньях.
И хрустально-прозрачна вода, и стерильно-чиста,
подогрета, как надо, избалована освещеньем…
Томно нежится юной принцессой из сказки вода,
словно в царских покоях, в аквариумном помещеньи.
Что ей звонкая твёрдость холодного синего льда,
буйство пара кипящего, чёткость кристалликов снега?!
Обо всех прочих формах и знать не желает вода,
кроме этой — привычной, дающей блаженство и негу.
Ни на гран неизменна её обитанья среда
в рукотворном мирке, в состояньи своём постоянном…
Вот и вечер пришёл, и опять засыпает вода.
Засыпает, забыв, что когда-то была океаном…
Стихи созрели, и пришла стихов пора.
Стихи текут по каплям с кончика пера.
Горит свеча — и, уловимые едва,
из непроглядной тьмы летят на свет слова.
В тяжёлых муках, но обманчиво — легка,
из-под пера на свет рождается строка.
Летят мгновенья, замирая на лету.
Поэт стихами вышивает по листу.
Ложатся строки тонкой вязью кружевной.
Поэт словами вышивает мир иной.
Свершится чудо — и в какой-нибудь момент
стихотворение проявится на свет.
И с отрешённою улыбкой на лице
поэт оставит многоточие в конце…
Вот этот дом, где ты когда-то был.
Немой укор в слепых глазницах окон
тебя хлестнёт — и ринется потоком
всё то, о чём давно ты позабыл.
Войди вовнутрь. Пусть прозвучит скорей
забытый ритм шагов подробно-чёткий,
рассыплется по этажам "чечёткой"
и стихнет у покинутых дверей.
Вот эта дверь. Ты с нею был знаком.
За ней ты счастлив был не раз, быть может…
Теперь молчи и слушай, не тревожа
её покоя — стуком и звонком.
За ней, тобой забытою уже,
ты был любим, ты был кому-то нужен,
ты был внутри… Теперь постой снаружи,
на брошенном тобою этаже.
Молчи. Пусть говорят наперебой
воспоминанья, вырастая рядом,
и грусть окидывает долгим взглядом
всё то, что здесь оставлено тобой –
и что-то, уловимое едва,
маячившее где-то в отдаленьи,
внезапно снизойдёт, как откровенье,
ещё не облечённое в слова.
Возвращаюсь в себя. Диптих
По ночам, задыхаясь от серой невнятной тоски
и вгрызаясь в губу, ощущаю сильнее и чаще,
как один за другим опадают мои лепестки
от отравы в моей вот уж ополовиненной чаше.
Потому что ночами густеет сердечная тьма,
неприкаянность возится тяжким медведем в берлоге,
и приходится тихо сходить каждый вечер с ума,
чтобы утром опять приходить в себя с полу — дороги.
Память тоже не дремлет — отдавливает мне мозоль;
ураганы внутри побивают рекорды по баллам;
только что-то мне шепчет опять, что из тысячи зол
одиночество всё-таки лучше, чем жизнь с кем попало.
Чтоб надёжней себя обмануть, остаётся одно –
горечь жизненной правды подслащивать сахарной пудрой…
Но бледнеет луна, и созвездья уходят на дно:
возвращаюсь в себя — начинается новое утро.
* * * * *
Возвращаюсь в себя. Просто некуда больше идти.
Просто некому ждать меня, даже приличия ради.
На мгновение вновь что-то с ритма собьётся в груди
и опять зачеканит уверенно, как на параде.
Возвращаюсь в себя, в свой до боли знакомый мирок.
Забиваюсь вовнутрь, забываюсь в привычном уюте,
и покой стережёт мой очерченный мною порог,
за которым безмолвствует мир и безумствуют люди.
Возвращаюсь в себя — к своим мыслям, надеждам, мечтам,
от которых остались какие-то жалкие крохи,
ими не обогреться. Печь выстужена и пуста.
На растопку пускаю сырые чадящие строки.
Возвращаюсь в себя. Постоянно. Опять и опять.
Так в берлоги свои на ночлег возвращаются звери.
Возвращаюсь и я — для того, чтобы тут же лечь спать,
перед этим проверив, надёжно ли заперты двери.
Нас пишет бог одной рукою на холсте,
другой рукой стирая нас без промедленья.
Мы — вспышки света в вековечной темноте,
и нам на жизнь даётся целое мгновенье.
Моё лицо — одно из мириадов лиц –
едва взойдя, сгорает вспышкою мгновенной