Я – Виктор Цой

В комнате тьма, я пытаюсь нащупать выключатель, но не могу. Сквозь вертикальные полосы складок черных штор едва виден квадрат окна. Глаза, наконец, различают первый предмет в мутных очертаниях – это кровать, достаточно большая, нечто скомканное лежит на ней, похоже на ворох белья. Я почти вслепую иду к ней, делаю один шаг, после паузы делаю второй. Стою пару секунд, и шагаю еще, нога вдруг попадает под край чего-то упругого и ворсистого, и, потеряв равновесие, я падаю рядом с кроватью. И тут понимаю, что мои колени и ладони находятся в густой холодной жиже, чья высохшая корка собирается клочьями под пальцами. Я не могу пошевелиться, чувствуя себя навечно впаянной всеми четырьмя конечностями в то, что подо мной. Кровь. Подо мной кровь, глаза уже разбирают ее блеск. И что-то страшное находится на кровати, сейчас я это знаю, и не в силах поднять голову. Но надо посмотреть. Надо. Уже различается бордовый цвет крови, залившей наполовину овальный бело-серый толстый коврик, о который я споткнулась. Я закрываю глаза, отрываю руки от пола и становлюсь на колени, выпрямив спину. Раз, два, три – я открываю глаза.

Из-под беспорядочных слоев небрежно кинутого на кровать пестрого одеяла торчат две головы с абсолютно белыми лицами – одна больше, другая, что ближе ко мне, гораздо меньше. Женщина с вьющимися черными волосами, откинутыми назад на подушку и ребенок лет семи – восьми, с короткой растрепанной челкой на лбу. Мальчик. Веки у обоих прикрыты, и в их лицах ясно читается выражения абсолютного безразличия к окружающему миру, даже надменности. Я почти не дышу, сначала понимая, что перед мной лежат настоящие мертвецы, мать и сын, а потом, спустя полминуты понимаю второе – в это мгновенье причина их смерти сидит на кухне, в нескольких метрах за моей спиной, и сколько еще мгновений, секунд, минут это продлится я не знаю, и выхода отсюда нет. Становится очень холодно – гораздо холоднее, чем было за всю эту ночь. Я замечаю мелкие темные пятна на этих белых лицах. Следы от брызг. Одеяло прикрывает их подбородки. Море крови на полу. Надо посмотреть. Надо откинуть одеяло. Откуда это любопытство во мне?! – снова этот вопрос проносится где-то вдалеке и тут же забывается. Я долго тру правую руку о бедро, стирая кровавую липкость с ладони, потом осторожно берусь этой рукой за край одеяла. И очень медленно тяну его вниз, от их подбородков. Первым открывается мальчик – его шею обнимают большие, опухшие пальцы руки матери, чернеющие от засохшей крови, которая огромным темным пятном тянется от шеи мальчика по простыне, по деревянным боковинам кровати и на самый пол. Он перерезал им горла. Глухой голос Цоя из кухни все еще зовет к переменам. Непонятно как я сразу оказываюсь в коридоре.

Я стою, прижавшись к стене, и, кажется, продолжаю не дышать. В финальных ударах песни мне слышатся сотни тысяч гитар, превращая эту музыку в гадкий марш. А затем наступает тишина. Не та ночная тишина города, близкая к своему абсолюту, а тишина отдельной квартиры, в которой отчетливо звучит все, что находится за пределами этих стен, сгущая внутри нее молчание ее обитателей. И эти звуки за стенами – голоса и крики, звон посуды, шум воды – помогают мне немного прийти в себя и возвращают мне дыхание – я вижу свои все в сгустках крови колготки с огромной дырой на коленке и начинаю их рвать и стягивать с себя. Борьба с колготками длится бесконечно, они тянутся длинными лоскутами, не желая отлипать от кожи. И, каким-то образом, все получается – туфли летят в одну сторону, куски колготок в другую. Получается… Получается, что я сейчас в одном тесном пространстве вместе с психованным маньяком, и эта мысль, прерванная ненадолго, уже не холодит, а рождает логическую цепочку других мыслей, все дальше прогоняя чувство ужаса. Хотя я продолжаю ощущать правой стороной щеки обжигающее присутствие ставшего вмиг незнакомцем убийцы на кухне, куда не могу заставить себя посмотреть. Да и убийца ли он? Теперь это нечто мертвое и бесформенное, бесполое, бессмысленное. И в голове всплывает куча историй-близнецов, рассказанных мне миллионы раз потерявшими смысл своего существования клиентами. Вероятно, оно совсем не было счастливо в этой семье, прожив в браке десяток пустых лет. И даже ребенок их не спас, их двоих, на что они, вероятно, надеялись. И долго шли на дно, каждый день без ножа убивая друг друга – словами, взглядами, равнодушием. Пока вчера оно не взялось за настоящий нож. И съехало с катушек, назвав себя мертвой рок-звездой, поскольку, эта штука под названием совесть, которую я только что видела ярко горящей в его глазах, она именно к этому всегда и ведет, к чистому, но практичному безумству. Меня она сделала шлюхой. Его – Цоем. И это одно и то же. Одно и то же… Так мы, убийцы, убегаем от внезапно ставшего вечным отсутствия своих детей, и рожденных, и не успевших родиться.