Я умер вчера

– У нее трудный период. Раньше она не думала о том, что у нее будет братик или сестричка и она перестанет быть единственным обожаемым существом у нас, четверых взрослых. А теперь она… как бы это сказать…

– Ну не мнись, Стасов, – резко сказала она, – не надо меня щадить. Лиля настроена против меня?

– В общем… Да.

– Ну что ж, я должна была это предвидеть. В таком случае не следует еще больше ее травмировать и привозить сюда. Не забудь о моей просьбе.

Закрыв дверь за мужем, Татьяна вернулась на кухню и стала мыть посуду. И даже не сразу заметила, что плачет.

* * *

Ирочка снова убежала на свидание с женихом, и Татьяна потихоньку занималась домашними делами, когда позвонил муж. Услышав в трубке его голос, она подумала, что он уже разыскал художника Фролова, и порадовалась. Но, как выяснилось, радовалась она напрасно.

– Ты слышала о статье «Бешеные деньги»? – спросил Стасов.

– Нет, только о пьесе Островского, – пошутила Татьяна.

Она чувствовала себя виноватой за утреннюю вспышку и теперь ей хотелось разговаривать с мужем легким веселым тоном, чтобы показать ему, что вовсе не обиделась. Однако оказалось, что поводов для шуток не было. Какой-то шустрый журналист пособирал по миру сплетни и слухи и опубликовал «достоверные», на его взгляд, сведения о гонорарах, которые получают российские писатели. Татьяна Томилина была названа в статье одной из самых состоятельных окололитературных дам, гонорары которой составляют пятьдесят тысяч долларов за книгу.

– Что за чушь! – удивилась она. – Откуда это взялось?

– Из статьи.

– Это я понимаю, – нетерпеливо прервала Татьяна, – а слух-то такой откуда взялся? Эти цифры ничего общего с реальностью не имеют. Почему пятьдесят тысяч, а не сто, не двести?

– Танечка, это вопрос не ко мне. Ты когда-нибудь в интервью вопрос о гонорарах обсуждала?

– Да никогда! Ты что, шутишь? У меня с издательством подписано соглашение о том, что размеры гонораров являются коммерческой тайной и за разглашение и мне, и им грозит ответственность. Мне скрывать нечего, со всех моих гонораров налоги уплачены, но издательство не хочет, чтобы один автор знал, сколько платят другому. Это вопрос их политики поведения с авторами. И я их понимаю. Я и сама не хочу знать, сколько платят другим, потому что если окажется, что им платят больше, чем мне, я начну терзаться и завидовать. Начну думать, что я хуже пишу. Или что я глупее, и меня можно обманывать. Зачем мне эта головная боль?

– Интересно, – задумчиво сказал Стасов, – откуда же тогда появился этот слух? Он ведь должен на что-то опираться, на чьи-нибудь слова, например.

– Не обязательно, – возразила она, – можно просто выдумать. В Москве уйма газет, где работают специальные выдумщики, творящие жуткие, душераздирающие истории про людоедов или про девочек, которых беркуты выкармливают и воспитывают. Сама читала такое. Ты мне художника нашел?

– Таня, ты не о том думаешь, – с досадой произнес Владислав.

– А о чем я должна думать?

– О том, что завтра, когда ты будешь одна, в квартиру придут бандиты, которые прочитали в газете, сколько денег ты получаешь. Будут тебя пытать и истязать, чтобы ты сказала, где хранишь свои десятки тысяч долларов. И ты никогда в жизни им не объяснишь, что журналист, который это написал, – идиот. Они тебе все равно не поверят. А журналисту поверят. Еще Пушкин отмечал патологическое доверие русской души к печатному слову. Вот о чем ты должна думать, а не о каком-то там художнике с нарушениями психики.

– Дорогой, – вздохнула она, – что толку думать об этом? Я же все равно ничего не могу изменить. Статья уже написана и напечатана, и тысячи людей ее уже прочли. Так что мне теперь, на улицу не выходить? Бандиты ведь могут не только в квартире на меня наехать, но и на улице, и в метро…

Она осеклась. В метро. Да, вчерашняя тетка, которая орала на нее и обзывала. Теперь понятно, откуда в ее бессвязных истерических выкриках взялась цифра в пятьдесят тысяч долларов. Тоже, видно, «желтую прессу» почитывает. Прочитала и поверила. И другие поверят. Сколько их еще будет, таких теток в метро и на улице?

– И все-таки найди мне художника, – попросила она и добавила: – Пожалуйста, Стасов. Это важно для меня.

Ее душила бессильная злость. Господи, ну кому она на мозоль наступила? Что они к ней прицепились? И по телевидению выступила плохо, и гонорары бешеные гребет. Кому мешают ее книги? Что могло вызвать такую неистовую ненависть прессы?