Я умею прыгать через лужи

Задняя дверь конюшни вела на конский двор – круглую площадку, огороженную грубо отесанными семифутовыми столбами и брусьями. Ограда была наклонена наружу, с таким расчетом, чтобы брыкающаяся лошадь не могла раздробить о брусья ноги моего отца или ударить его о столб. Перед конским двором рос старый красный эвкалипт. В пору цветения стайки попугайчиков искали в его цветах мед и иногда висели на ветках головой вниз, а если их вспугнуть, начинали кружиться над деревом, пронзительно крича. У искривленного ствола была свалка сломанных колес, проржавевших осей, рессор с пришедшими в негодность скобами, пострадавших от непогоды сидений экипажей, из рваных подушек которых торчали пучки серого конского волоса. Между выступавшими корнями эвкалипта валялась груда старых ржавых подков.

В углу двора росло несколько акаций, а землю под ними устилал толстый слой конского навоза. Тут в жаркие дни находили приют в тени лошади, которых объезжал отец. Они стояли, опустив головы, отставив заднюю ногу, и отгоняли хвостом мух, привлеченных запахом навоза.

Неподалеку от акаций была калитка, выходившая на покрытую грязью дорогу, за которой еще сохранился небольшой участок буша, служивший убежищем для нескольких кенгуру, упрямо не желавших отступить в менее населенные места. В тени деревьев укрылось небольшое болотце, где водились черные утки и откуда в тихие ночи доносился крик выпи.

– Водяной сегодня разошелся, – говорил отец, заслышав эти звуки, но меня они пугали.

Лавка, почта и школа находились почти в миле от нас дальше по дороге, и здесь расчищенная земля была заполнена богатыми молочными фермами, принадлежавшими миссис Карразерс.

За городом возвышался большой холм – Туралла. Склоны его поросли папоротником и низкорослым кустарничком, а наверху был кратер, куда дети сталкивали камни, которые, подскакивая, катились сквозь заросли папоротника, пока не останавливались где-то далеко внизу, на дне.

Отец много раз ездил верхом на вершину Тураллы. По его словам, лошади, объезженные на ее склонах, всегда имели уверенную поступь и стоили на пару фунтов дороже, чем те, которых объезжали на равнинах.

Я поверил в это твердо и непоколебимо. Все, что отец говорил о лошадях, оставалось у меня в памяти и становилось частью моего сознания, как мое собственное имя.

– Я сейчас объезжаю жеребчика-полутяжеловоза, – сообщил отец, вкатив мою коляску в конюшню. – Он белки показывает, а уж если лошадь это делает, значит, любит лягаться, да так, что глаз комару может выбить. Это жеребчик Брэди. Помяни мое слово, однажды эта лошадь его убьет. Эй, стой смирно! – крикнул он лошади, которая рванулась вперед, поджав круп. – Вот видишь! Так и норовит лягнуть. К узде я его уже приучил, но вот когда придется запрячь его в линейку, то, готов поклясться, он начнет бесноваться.

Отец отошел от меня и, приблизившись к лошади, стал поглаживать ее по подрагивавшему крупу.

– Спокойно, спокойно, старина, – говорил он тихим голосом, и через мгновение лошадь перестала волноваться, повернула голову и посмотрела на него. – Когда начну приучать его к упряжи, надену на него особый ремень, чтобы не брыкался, – продолжал отец. – Этот его спокойный взгляд еще ничего не значит.

– Папа, можно мне с тобой поехать, когда ты его запряжешь в бричку? – спросил я.

– Почему бы и нет? – задумчиво произнес он, набивая трубку. – Ты мог бы помочь мне, если бы подержал ремень. Ты бы мне очень помог, но… – Он примял табак пальцем. – Все же будет лучше, если пока разок-другой я проедусь один. Недалеко… Это будет что-то вроде разминки. Но я бы хотел, чтобы ты сначала посмотрел на него со стороны, а когда я проеду мимо, ты мне скажешь, что думаешь о его пробежке. Тебе это часто придется делать – мне очень важно знать твое мнение на этот счет. У тебя есть чутье на лошадей, право, я не знаю никого, кто обладал бы таким хорошим чутьем…

– Я тебе все расскажу! – воскликнул я, сгорая от желания помочь отцу. – Буду очень внимательно смотреть на его ноги. Я расскажу тебе все, что он делает. С радостью, папа.

– Так я и думал, – сказал он, раскуривая трубку. – Повезло мне с тобой.

– А как я у тебя появился, папа? – спросил я, желая поддержать дружеский разговор.

– Твоя мама некоторое время носила тебя в себе, а потом ты родился, – ответил он. – Она говорила, ты расцветал, словно цветок, у нее под сердцем.

– Как котята Чернушки? – спросил я.

– Да, именно так.

– Мне почему-то неприятно об этом думать.

– Да. – Он помолчал, глядя сквозь дверь конюшни в сторону буша, затем сказал: – Мне тоже было не по себе, когда я узнал об этом, но потом я стал думать, что это хорошо. Посмотри, как жеребенок скачет рядом с матерью, льнет к ней, прижимается прямо на бегу. – Отец прижался к столбу, подчеркивая свои слова. – Так вот, она его носила в себе, пока он не родился. И он все вьется вокруг нее, будто просится обратно. Думаю, это хорошо. Лучше, чем если бы тебя просто принесли и отдали матери. Если пораскинуть мозгами, то все это хорошо продумано.

– Да, я тоже так считаю. – Я быстро изменил свое мнение. – Я люблю жеребят.