Я так хочу

Сильно потянуло назад и вверх. Кто-то выдирал плечи из трясины, и она с чавканьем отпустила. Неистовые причитания вернули в мир звуков. Чужие ладони размазывали по щекам грязь вперемешку с дождём и машинным маслом. Испуганные глаза Ту целиком заняли круглое лицо, став черными плошками. Вторая женщина, Лина узнала её – она живёт в том старом доме, где на крыше сушатся сотни тыкв – обхватила за талию, подставила щуплое плечо.

Голова скатилась на грудь. Лина не чувствовала собственной тяжести, не чувствовала тело. Во мраке белели одни колени. Белоснежные, как обглоданная кость. Надо же, не запачкала...

Что это? Глаза сфокусировались на двух мочалках. Они торчали в коричневых ладонях и нещадно скребли, сдирали кожу. Лина не находила сил жаловаться. Она распласталась на полу душевой, спина привалилась к шершавой плитке. Две пары рук снова намылили и окатили из таза водой. Или огнём? Запах лимона наполнил ванную комнату. Язвочки во рту защипала кислота, потекла по волосам, разъела ожоги, мозоли и раны. Слезы выступили на глазах. Наверное, больно. Лина смотрела вниз. В серой пене плавали светлые пряди, цеплялись за сливное отверстие, кружились-кружились, затем исчезали в темноте. Видно женщины переусердствовали и лишили остатков лохм. Лина хотела потрогать голый череп… и не нашла рук.

Во второй комнате, напротив обгоревшей спальни, положили под узкое окно узкий матрас. Женщины помогли Лине лечь на подушки, выпростали из-под одеяла руки и, осторожно, вытянули вдоль тела.

Ночь закончилась. Утро сменил день. Сумерки окрасили фиолетовым составленные в углах коробки и ящики. Лина не вела счёт утекающим дням. Трижды до захода солнца приходила Ту, и дважды после наступления темноты. Она заставляла пить. Вкус питья Лина не различала. Принимала таблетки, но отворачивалась от подноса заставленного пиалами. Рядом с матрасом девочка поставила жестяное ведро. Лина не возражала, но нужды в нем не было. Иногда хотелось повернуть голову или ногу, и возникала мысль, на которой удавалось остановиться. Она умирает?

Глава 44

Завеса дождя отсекла за окном фиолетовые сумерки. Мошкара пробралась сквозь сетку, кружила облаком под лампочкой, ударялась в лицо. Лина протянула руку, пальцы отыскали стеклянные грани. Поднесла стакан ко рту. Вода не появилась...

Она попыталась вспомнить, когда приходила Ту. Морщась от головной боли, связывала череду образов: темно, дождь, свет, снова дождь, солнце греет лицо, солнце слепит глаза... Она старалась собрать ощущения воедино и привязать ко времени. Но всё разваливалось. Бессвязные отрезки не обретали смысл, не наполнялись жизнью. Сегодня – это вчера?

Лина потянулась за водой и, на полпути, остановила глупую руку, вспомнив, что стакан все так же пуст.

Внутри заболело, словно кто-то раздавил в кулаке желудок. На языке разлилась горечь. Затопил страх. Голову снова опутала прозрачная занавеска, не давая воздуху проникать в лёгкие. Лина обхватила шею, подняла голову и вдохнула. Она ещё справлялась, да, справлялась... Но скоро понадобятся таблетки. И вода...

Она села. Затёкшие конечности едва слушались. Лина не чувствовала стоп, но видела как босые ноги опустились на половицы. Держась высокой спинки стула, осторожно поднялась. Постояла, неуверенно шагнула. Коленные чашечки вылезли из-под футболки, натянули бледную тонкую кожу с просвечивающимися венами. Лина долго смотрела вниз, испытывая ощущение нереальности. Невозможно… Эти ноги умели бегать.

Крутая лестница сбегала в полумрак мелкими ступенями. Лина посмотрела вниз, голова кружилась. Руки судорожно сжали перила.

– Ту, – вытолкнула из горла надтреснутый сип, – Ту! – позвала чуть громче.

Лина закрыла глаза и заставила тело двигаться. Одна ступенька, вторая, третья... На последней она качнулась, едва удержав равновесие. Ту выпрыгнула из гостиной как заяц и отпрянула.

– Хин чао, мадам! – поклонилась вьетнамка, из-под распущенных волос блеснули белки круглых глаз.

Лина проводила взглядом фигурку, пятившуюся спиной к дверям. Когда Ту юркнула на улицу, посмотрела в комнату. В голубом полумраке лицом к открытому окну стоял Берри. Азиатское солнце выжгло голый торс до черноты. Лунный свет перламутром лёг на плечи, тенями и бликами расчертил рельеф спины. Длинные ноги казалось, вырастали из пола резким движением вверх. Старые джинсы закатаны над щиколотками, руки в задних карманах, голова откинула. Худая фигура излучала напряжение. Под загорелой кожей вместе с мышцами перекатывались нервы.

Жирный механический запах напоминал ее безумие. Пострадавшую стену отмыли и снова навесили полки, в придвинутом на место кресле гордо застыла, словно хозяйский пёс, иссиня-чёрная гитара. На полированной поверхности низкого стола растеклось белое пятно, нарушая окружающий аскетизм.

Лина долго смотрела на синтетическое кружево дешёвого бюстгальтера. Хотела уйти, спасаясь бегством, как делала всегда, но тело приросло к порогу. Оно не подчинялось, слушаясь инстинктов, которые говорили: идти некуда, спасать нечего и спасаться не от кого.