Я — Степан Разин

— Да новый начинается! — подмигиваю я своим есаулам. — В город пойдёте, присматривайтесь — может, скоро вернуться придётся.

— Поговорим с голутвенными да стрельцами, — кивает головой Гаврилов. — Ведь не зря они нас так встречают. Устроим им Яик-городок!

В город я вошёл через несколько дней — сошёл со струга по алой ковровой дорожке в окружении верных есаулов. За эти дни они успели узнать город и тайные думы посадских и стрельцов.

— Батька! — шептал мне в шатре Иван Черноярец. — Ждут тебя там, предлагают пошарпать бояр да купчишек. Среди стрельцов смута — жалованья давно не получают, а князь Прозоровский лютует. Ярыжники его ненавидят и стрельцы тоже. То же самое и в Царицыне. Говорят: придёте, откроем ворота и сдадим город, пойдём с вами против бояр и воевод. Люди дождались тебя, атаман — поквитаться хотят, зовут тебя и пойдут за тобой.

— Большое дело затеваем, Иван — не боишься на плаху?!

— Батька, да за тобой — хоть к чертям в ад! Серёга Кривой одобрил бы такое дело!

— Кривой? Давай, Ваня, помянем его — открывай бочонок, ставь кубки.

Черноярец покосился на вторую половину шатра — там, на ковре, за прозрачной занавеской сидела Юлдус, моя персиянка. Леско Черкашенин сделал ей куклу, и она с ней весь день играла.

У входа в шатёр послышались голоса.

— Вот и гости! — усмехнулся я. — Должно быть, опять князь Львов кличет.

Полог шатра откинулся и снаружи просунулась остроносая, с тёмной щёткой усов, голова Василия Уса.

— Здорово, атаман, привет тебе привёз с Дона и охочих до бояр казаков.

— Вот это гость! — воскликнул я, вскакивая и хватая лихого атамана в объятия…

На следующий день я посетил город. Рядом, оттирая толпу тугими плечами, шли Василий Ус, Фёдор Шелудяк, Иван Черноярец, Леско Черкашенин. Все в разукрашенных, богатых, золотых кафтанах, в лёгких алых чадыгах. У Ивана Черноярца в левом ухе блестит крупный изумруд. Сабли разукрашены драгоценными каменьями, ножны покрыты золотом.

Вокруг нас толпились чёрные люди — ярыжники, учужники и другая голь перекатная. По толпе вслед за нами шёл ропот.

— Отец-избавитель наш идёт!

— Атаманушко-заступник!

Я поклонился:

— Как живёте, люди добрые?

— Глухо живём, батюшко! — закричал ярыжник с впалой грудью. — Нет управы на наших бояр и приказчиков!

— Соки выпили, жилы повытягивали! — заголосила толпа.

Фёдор Шелудяк да Леско Черкашенин раскрыли ларец и стали раздавать деньги в протянутые, изъеденные язвами да мозолями руки.

— Спасибо, батюшко!

— Защиты просим, каждый день видим батоги от воеводы Прозоровского.

— Лютует, зверь…

— Знать, ничего не изменилось, люди добрые? — нахмурился я. — Вволю кормят вас батогами и ослопьем, морят голодом.

— Истина твоя, Степан Тимофеевич. На тебя надея — только ты можешь навести порядок!

— А вы?! — грозно вопросил я.

— А мы, атаманушко, поможем тебе, город откроем! — раздались крики.

— Что ж — ждите, скоро приду.

— Скажи, атаман, — из толпы вынырнул молодой оборванец, у которого на лице, измазанном сажей, блестели яркими венисами глаза, — а правда, что твои казачки Царицын уже взяли?

— Царицын взяли?! — за моей спиной громко рассмеялся Василий Ус.

— Не ведаю — может взяли, может, скоро возьмут, — ответил я.

— Тогда возьми и меня в казаки?! — на чумазом лице заблестели белые зубы.

— Леско, дай ему денег на зипун и саблю! Приходи к нам в лагерь, будешь казаком, — я хлопнул голодранца по плечу.

Толпа раздвинулась, и мы оказались перед Приказной избой, куда нас настойчиво приглашали. Вокруг суетились дьяки — служилые испуганно и заискивающе забегали вокруг нас.

Я медленно поднимаюсь по крыльцу, атаманы не отстают. Скрипят выскобленные половицы. Молодые монахи, побросав гусиные перья, таращат на нас удивлённые глаза.

— Что, не видали таких удалых молодцов?! — смеётся Василий Ус.

Я прохожу в отдельную комнату. Воздух затхлый, застоявшийся — сильно пахнет лампадным маслом. Пламя свечи колеблется в углу под образами. Нам навстречу кидается длиннобородый дьяк. В его дрожащих руках грамота — он начинает перечислять всё, что я им передал.

— …бунчук атаманский, знамёна шаховы, пленённого сына Менед-хана Шабалду, — дьяк вопросительно посмотрел на меня.

— Да здесь он — передал твоим чернобородым.

Дьяк смотрит на лист и продолжает:

— Казну шахову, взятую в бою под Свиным островом, чистокровных аргамаков, что везли в дар государю нашему от шаха персидского Аббаса Второго, сына персидского купца Мухамеда-Кулибека Сухамбетя, стрельцы… Пушки?

— Стрельцов выдал.

— Полонников, взятых в Кизылбаши и в Трухменских землях.

Я развожу руками:

— То ясырь общий — не могу лишать других законной добычи.

— Струги?

— Да на чём же я на Дон уйду?

— Пушки?

— Э, дьяк, ты разорить меня хочешь! А пушки я потерял в Реште. И не надо было тебе грамоту читать — государь и так нас простил!

— То ведаю.

— А раз ведаешь, — я поворачиваюсь к Черноярцу: — Внесите дьяку подарки!

Дьяк замолчал, скрутил и спрятал грамотку, только глазки быстро забегали, оценивая появившиеся богатые подарки: богатые ковры, золотые чаши, шкатулку с каменьями. Дьяк поклонился в пояс. Быстро сбежалась вся Приказная изба. Выстроились и пожирали подарки глазами.