Я - Русский офицер!

— Я, Санек, помирать не хочу! Я постараюсь выжить, даже если небо рухнет на землю. Я жениться хочу. Так я баб люблю, что стояк у меня никогда не проходит!

Где-то на улице вдоль всего окопа, вырытого в полный профиль, прозвучала команда, которая тут же по цепочке передавалась от командира, до самого последнего солдата.

— Получить оружие! Получить оружие! — кричали солдаты по всей первой линии обороны.

— Ты слышал, Васька, нам еще и оружие дадут. А я уж думал, мы будем немца руками давить и зубами рвать ему глотки, а своими кожаными кинжалами лишать их немецкого целомудрия! — сказал Фескин, ерничая.

— Хорошо! — сказал Василий. — Тогда пошли, Санек, получим винтовки на всякий случай. Авось, какого немца и подстрелим?

Фескин выполз из блиндажа и, виляя задом, блатной походкой направился вместе с Хвылиным в сторону общего сбора, держа свои руки в карманах, словно на городской танцплощадке.

Засунув в зубы самокрутку, Ферзь подошел к толпе и заглянул в кузов через плечи бойцов. Три полуторки стояли между штрафниками и заградительным отрядом. НКВДешники прямо через борт выдавали штрафникам «трехлинейки», ППШ, да видавшие виды, потертые до блеска «дегтяри». Патроны, гранаты, коробки с дисками для пулеметов, прямо на землю скидывали ящиками, по два ящика патронов на отделение.

Все пространство между траншеями наполнилось в те минуты настоящей суетой и хаосом. Солдаты-штрафники тащили боекомплект, раскладывая его по ячейкам. Каждый понимал, чем больше будет оружия, тем больше шансов выстоять в этой кровавой драке.

Вся эта возня напомнила Фескину колхозный Смоленский рынок в довоенный воскресный день. Здесь было именно то место, где можно было по привычке хорошо поживиться чужими вещами. Заглянув в кабину полуторки, Саша легким движением руки, выудил добротный немецкий штык с орлом и свастикой, висящий на гвозде со стороны шофера, и достал из-за спинки сидения фляжку со спиртом. Спрятав все под гимнастерку, он всунул штык за пояс галифе, и как ни в чем не бывало, пошел к следующей машине, надеясь и там еще разжиться чужой добриной.

— Фескин! — окрикнул его голос командира роты.

— Я! — вытянулся он, держа руки в карманах.

— Головка ты от патефона! Как стоишь перед командиром!? Руки по швам, ремень подтянуть! — сказал старлей. — Возьмешь «Дегтярева» и три коробки дисков. Это вам на все отделение. Хвылин будет твоим вторым номером!

— А че три, я и пять высажу в свет, как в копеечку! — сказал Фескин, болтаясь перед командиром роты, словно на шарнирах.

— Хорошо! Возьмешь «Дегтярев» и пять коробок патронов.

— Вот это дело, гражданин начальник. Это прямо и по-босяцки! Это, словно воровской грев на БУРЕ! — сказа Ферзь одобрительно.

— Запомни, жиган, я не гражданин начальник, а товарищ старший лейтенант! — сказал старлей, стараясь выглядеть более сурово.

— Хорошо, товарищ гражданин начальник!

— Фескин! — хотел вновь поправить его ротный, но, махнув рукой, сказал:

— Тебя, Ферзь, уже не исправить! Иди, иди, получай оружие, и чтобы мои глаза тебя не видели! Давай, вали в свою нору!

Фескин подошел к машине и, выплюнув на землю окурок, сказал:

— Эй, фраерки кудрявые! Начальничек мне пулеметик доверил! Прошу выдать, как правильному каторжанину полагается! А может еще с кем партейку другую в «буру» или «очко» сгоняем? На ящик гранат!? Или вам слабо, красноперые, нервишки свои пощекотать!? — сказал Фескин, натянув пилотку себе на затылок.

Сержант в синей фуражке НКВДешника сунул ему в руки «Дегтярев» и, улыбаясь, сказал:

— Носи, бродяга, на здоровье эту волыну, это тебе не жиганский наган, а пулемет Дегтярева!

— А вой, вой, вой! Какая же, сука, это тяжесть-то несусветная! Он же меня одним своим весом убьет! Я ведь с таким грузом даже до Берлина не смогу дойти! — взвыл Фескин, положив пулемет на плечо, и театрально согнувшись, словно под непосильной ношей.

Сержант-НКВДешник посмотрел на Фескина взглядом настоящего человеческого сожаления, и сказал ему вслед:

— Ты, жиган, хоть до завтрашнего дня доживи! В Берлин ты, дурак, собрался!

Сашка обернулся в пол-оборота и, ехидно улыбаясь, заявил сержанту:

— Я, начальник, еще на ихнем Рейхстаге свой автограф оставлю. И посру прямо на стол ихнего фюлера! А Гитлера, гада, если живым поймаю за яйца, то отпидорашу, как последнего колымского петуха! Вот тебе! — сказал Ферзь, и большим пальцем поклялся НКВДешнику на своем зубе с латунной фиксой.

Пожилой сержант как-то странно сочувственно поглядел на него, но ничего Фескину не сказал, лишь прошипел вдогонку вору:

— Твои бы, жиган, слова, да Богу в ухо! Храни тебя, господь, только ради этого, чем ты поклялся!

— Васька, сучий потрох, за мной! Пять коробок с дисками срочно к нам в блиндаж! Будем оборону налаживать! — сказал Сашка Хвылину с какой-то гусарской бравадой.

Тогда казалось, что для Ферзя война нипочем. Он вел себя так, будто это был не фронт, а сборище урок на прииске Сеймчана в минуты перекура. Не было у него ни страха, ни даже опасения за свою жизнь. Был только воровской гонор, да желание получить награду.