Я - Русский офицер!

Штрафники из числа уголовников и проштрафившихся солдат Сашкиного отделения собрались вновь за дощатым столом, протянув кружки под струю спирта. Сейчас каждый отчетливо понимал все то, что произошло в этот последний час, напрямую связано с их будущей жизнью. Теперь все зависело от удачи и господнего промысла. Немец, который был готов всем фронтом броситься в драку, был временно обескуражен нокаутирующим ударом русской артиллерии. Сейчас, отойдя от такого сокрушительного огня, он с удвоенной яростью бросится в атаку, дабы добиться в этой схватке своего победоносного реванша. Будет тот реванш или нет, тогда не знал никто по обе стороны линии передовой.

Выпив спирт, каждый из бойцов почувствовал, как воздух содрогнулся от странного гула. Гул шел по земле, гул шел по воздуху, гул шел из нутра земли, будто из преисподней. С каждой минутой, он все нарастая и нарастая, приближался к линии фронта. Небо на востоке зарделось легким багрянцем, и теперь вполне можно было разглядеть отдельные предметы на довольно далекое расстояние.

— Рота к оружию! — прокричал истошный гортанный голос командира.

Все штрафники в одно мгновение прильнули к брустверу, и в этот самый миг холодок прошел по спинам каждого солдата.

Там, со стороны запада, двигалась огромная черная туча. Вой самолетов перемешивался с гулом и лязганьем танков, и эта какофония смерти наполнила все пространство на десятки и сотни километров вокруг.

— Батюшки! Глянь, мужики, там наша смерть идет! — сказал Васька Хвылин, медленно опускаясь на дно окопа.

Он от страха поджал свои ноги, а руками стал натягивать на себя каску, стараясь влезть в нее всем телом.

Напряжение нарастало с каждой минутой. В этот миг каждый из солдат хотел вжаться в землю, зарыться в самые глубокие её недра, чтобы не видеть, не ощущать того ада, который надвигался на него сплошной вражеской стеной.

Тысячи танков, испуская облака черного дыма, ползли в сторону русских позиций. Эти железные монстры двигались без всякого страха, изрыгая из своих орудийных жерл всепоглощающий и смертельный огонь. Сотни самолетов с каждой секундой приближались все ближе и ближе и вот уже, пронзительно воя, первый «фокер-лапотник», словно ястреб, падает на передовую, будто на убегающего от него зайца.

Неся под своим брюхом стокилограммовую смерть, он четко выходил на боевую траекторию и, отцепив свой смертоносный груз, тут же выходил из пике. Бомба, отделившись от фюзеляжа, в какой-то миг, издав пронзительный свист, полетела навстречу с землей в район первой линии обороны. За ней другая, третья и уже через несколько секунд, все пространство «передка» и второй линии обороны, превратились в один сплошной взрыв. За этими разрывами снарядов и авиационных бомб уже не было слышно ни пронзительного свиста, ни воя пикирующих бомбардировщиков. В ушах стоял один сплошной звон, а тонны поднятой тротилом земли, обрушились с неба тяжелым, пропахшим взрывчаткой дождем, засыпая в окопах спрятавшихся солдат.

Фескин, с глазами полными ужаса, на карачках вполз в блиндаж, затянув за воротник обгадившегося от страха Ваську Хвылина. Не зная, что делать, он инстинктивно схватил пулемет и обнял его, словно ребенка, крепко прижав к своей груди. Забравшись в дальний угол блиндажа, он подтянул следом и Ваську, вдавив его своим телом к бревенчатой стене. Только сейчас он понял, страшно было не только в первую минуту, страшно было всегда. Только сейчас страх был другой, страх был не за себя и даже не за свою жизнь. Страх был за тех, кто был рядом, кто стоял за его спиной, ощетинив пулеметы. Сейчас, когда над головой кружили вражеские бомбардировщики, страх за свою жизнь постепенно стал уходить, оставляя за собой только одно чувство, чувство самосохранения. Каждая клетка его мозга работала уже на опережение, а мышцы автоматически делали все, чтобы спасти весь организм от преждевременной гибели.

Ферзь, словно в замедленном фильме, увидел, как клубок бурлящего красно-черного огня ворвался сквозь проход в блиндаж. Обдав его жаром, гарью, пылью и землей, он приподнял трехслойный накат, словно невесомый и тут же взрыв разметал тяжелые сосновые бревна, ломая их, словно спички.

В этот миг над головой появилось утреннее фиолетово-багровое небо, которое прямо свалилось на голову Сашки, придавливая всей своей тяжестью. Вот в этот, рваный взрывом проем, оглушенный и контуженый Фескин, увидел летящий на него «фокер с ломаными крыльями». С какой-то нечеловеческой и даже звериной злостью, он, крепко сжав свои зубы и глотая собственную кровь, в каком-то ступоре передернул затвор пулемета. Как бы инстинктивно, он, сидя задом на дне блиндажа, упер свой тяжелый «Дегтярь» между ног в землю и, нажав на спуск, направил струю трассеров прямо в острое рыло пикирующего на него фашистского «лапотника». Самолет, получив пачку пуль в свой фонарь, как-то странно дернулся, и тут же войдя в штопор, с жутким и неземным воем воткнулся прямо в землю, не долетев до укрытия Ферзя каких-то пятидесяти метров.