Я проснулся

Я открыл глаза через минут пять. К тряске в паланкине я уже привык немного и позволил себе приоткрыть шторку, дабы насладиться видом улиц. Ничего не говорит больше о городе и людях в нем живущих как улицы и фасады зданий. Признаться, тут было на что смотреть, каждый дом был шедевром искусства, если так можно сказать, но если и не искусства, то роскоши однозначно. Улицы так и сияли обилием золота, платины, других драгоценных металлов и естественно разнообразием всевозможных украшений и драгоценных камней. Огромные витиеватые заборы разной конфигурации хоть и портили всю эту роскошь, но не намного. Зелени на улице не наблюдалось. За заборами да, но на самой улице нет. Я посмотрел на рабов несущих меня и широко раскрыл глаза от удивления. Рядом с моим паланкином шла Доба.

— А ты что здесь делаешь, милое создание? Ты же сама сказала, что в театр со мной не поедешь.

— А я и не была в театре. А в храме обязаны даже рабы присутствовать.

— Понятно. Так ты специально шла к концу спектакля?

— Нет. Я отправилась вместе со всей процессией, а пока вы наслаждались зрелищем, ожидала со всеми рабами, как положено.

— Тогда, почему я тебя не видел?

— Так вы же всю дорогу до театра из паланкина носа не казали, а выйдя, поспешили в здание, не оглядываясь.

— Увы, грешен. Немного признаться укачало, — тон мой был слегка провинившийся. — Слушай, а чего ты ноги бьешь? Залезай в паланкин.

— Рабам в паланкинах разрежать не следует, маменька ваша, если узнает, потом выдерет как сидорову козу.

— Что совсем нельзя ехать в паланкине?

— Только для услаждения господина.

— Ну вот! На всякий запрет находится исключение. Залезай для услаждения.

Доба, не раздумывая, взлетела ко мне наверх, причем так ловко, что не на долю секунды носильщикам не пришлось замедлять темп. Сразу видно опыт у девки был изрядный. Раздеваться она начала даже раньше, чем полностью залезла. Когда я, опомнившись, остановил ее, на ней осталась лишь только две веревочки, которые носили гордое, но незаслуженное звание трусиков.

— Ну, вы же сами сказали про развлечения, — нахмурившись, промямлила обидчиво она, но одеваться, обратно не спешила, — я вам так сильно не нравлюсь? Или вы присмотрели себе какую-нибудь другую рабыню?

— Нравишься, очень нравишься, — поспешил ее заверить я, — но понимаешь, после потери памяти, мне как-то тяжело понять, что ты моя рабыня и позволить себе делать с тобой все, что захочу. Давай отложим телесные развлечения на потом, на то время когда ко мне вернется память, а сейчас будь добра развлеки меня разговорами.

— Как скажете хозяин, — тон ее немного погрустнел, как у женщины, которой говорят о любви, но доказывать сии высказывания делом не спешат, — что вы хотели услышать от меня?

— Ты морозоустойчивая?

— Нет, обычная. А надо такой стать? Вы только скажите, и я буду тренироваться.

— Я про то, что не холодно тебе сидеть раздетой?

— Мне одеться?

— Как сама посчитаешь нужным, — я не стал настаивать на чем-то, но сделал выражение лица таким, что Доба нехотя, но начала одеваться.

Принуждать ее к сексу я не хотел, а сидеть рядом с раздетой женщиной, бездействуя, и пытаться выспросить у нее что-то тем временем… Я ж нормальный мужик. Без памяти конечно, но и без физических недостатков.

— Что представляет собой служение в храме?

— Обычное служение. Не хуже и не лучше всех остальных.

— Делать то, что там придется?

— Служить, — голос у Добы был полон непонимания, словно я спрашивал у сороконожки как она ходит.

— Ты можешь мне описать службу?

— А чего описывать то? Все стоят, жрец мольбы произносит. Все почтенно молятся Мерсу и под конец падают перед проносимым его ликом ниц. Вот и все. Ну, разве что, потом придется попрошаек покормить. Что это описывать то, это каждый ребенок знает.

— Я не ребенок, я потерявший память больной. Сейчас для меня затруднительно вспомнить даже прописные истины. Или ты забыла?

— Простите господин, забыла.

— Скоро приедем?

— Минут через пять, может чуть дольше.

— В церемонии служения, точно, как ты говоришь, нет ничего сложного?

— Да в принципе ничего нет. Только если кормление попрошаек…

— А их что с рук кормить нужно?

— Конечно. Они же попрошайки, сами есть не могут.

— А почему я обязательно должен их кормить?

— Ну… Положено так. Души, конечно, это главное в жизни, но иногда нужно и здоровье, удача и остальное тоже. Мир в доме тоже не последнее дело.

— А причем тут попрошайки и мир в доме, здоровье и все остальное? Они что чудотворцы какие?

— Нет, они не чудотворцы. Они боги.

— Кто? — выкатывание моих глаз из орбит не знало придела.

— Ну, а что тут удивительного? Сейчас люди покланяются в основном Мерсу, но раньше же богов было много. Люди выбрали одного, но других же не убивать от этого, не выбрасывать же на свалку. Вот и кормим их ради будущего. На тот случай если потомки не захотят молиться Мерсу и выберут кого-то из попрошаек.

— Ты хочешь сказать, что Мерс не числиться как изначальное божество и даже как его потомок?