Я отвернулась

— Можете ли вы сказать, что были наивной? Слишком впечатлительной, может быть?

— Нет. Я просто старалась быть порядочным человеком.

— Можете ли вы сказать, что были лгуньей?

— Нет!

— Ее тяжелое положение затронуло в вас какие-то струны?

— Да. Но это не было причиной…

— Это потому, что вы сами потеряли дом в молодости, когда юной девушкой вас изъяли из семьи и поместили в специализированный приют?

А я-то все гадала, когда же об этом зайдет речь.

— «Приют» — это устаревшее название, — парирую я. — Это была частная клиника.

— Как вам угодно. Там вас лечили от нервного срыва, насколько я понимаю.

— Да.

— Принимается. Впоследствии вы стали увлекаться волонтерской работой при тюрьме. Можете рассказать об этом подробней?

Почему она хочет это знать?

— Моя подруга по книжному клубу спросила, интересно ли это мне. Она вдохновила меня на вступление в местный Независимый наблюдательный совет — команду добровольцев, которая посещает тюрьмы, чтобы проверить, все ли там устроено, как следует.

Очередной раз, когда я не осознавала, что вскоре сама окажусь в подобном положении.

— Некоторые из нас — и я в том числе — помогали читать заключенным, которые не были достаточно грамотны. Я бросила это дело, когда родился Джош, чтобы проводить с ним больше времени.

— Почему вы вообще вызвались работать в тюрьме?

— Я считала своим долгом вернуть что-то обществу, а еще потому, что мне самой посчастливилось иметь дом и детей.

— Разве не может быть правдой, что столь обширный опыт на протяжении долгих лет помог вам сознательно и тщательно продумать ложную личность? Те люди, которые там находились, послужили вам материалом для изучения.

Так вот к чему она ведет.

— Нет. — Как заставить ее понять? — Они могли оставить след в моей душе, но я этого не осознавала.

— В душе. — Обвинительница повторяет это слово так, будто в него не верит. — Принимается. Скажите мне, Элли, — насколько важна для вас семья?

Ком в горле такой огромный, что мешает мне говорить.

— Очень важна, — выдавливаю я.

Перед глазами мелькает образ мамы. Ее нежная кожа, пахнущая розами. Я до сих пор помню, как она собирала со мной полевые цветы и рассказывала о незабудках.

14.20. 17 августа 1984 года

— Майкл! — кричу я снова, на этот раз громче.

Питер стоит позади меня.

— Не волнуйся, — говорит он. — Наверно, он вернулся в дом.

Точно! Я пускаюсь бегом.

— Подожди, — говорит Питер, догоняя меня. — Нам надо придумать, что мы им скажем.

Да какая разница! Я просто хочу поскорее найти брата.

Я бегу быстрее.

— Майкл! — кричу я, когда мы выскакиваем с лужайки и пересекаем внутренний дворик, где толпа взрослых с напитками бросает на нас неодобрительные взгляды, как будто мы ведем себя неподобающе.

Мне требуется время, чтобы найти отца и мачеху. Наконец я вижу их в одной из просторных гостиных. Шейла оживленно болтает с другой женщиной о том, что собирается вступить в местный гольф-клуб, потому что «социальная жизнь должна соответствовать определенным стандартам». Отец стоит рядом с ней, сжимая в руке бокал вина и глядя вдаль.

— Майкл с вами? — выдыхаю я, подбегая к ним.

— Элли, я тебе уже говорила: не перебивай меня, когда…

Она меняется в лице, когда до нее доходят мои слова.

— Что ты имеешь в виду? Я думала, ты с ним.

Я слышу голос Питера позади:

— Мы играли с ним в прятки, но он просто убежал.

Пока он объясняется, я замечаю, как Шейла оглядывает меня с головы до ног. Я слишком хорошо помню, что мое платье измято, а с того боку, которым Питер прижал меня к дереву, пока целовал, — зеленеет лишайник.

Мачеха хватает меня за предплечье, ее длинные красные ногти впиваются в мою обнаженную кожу.