Я отвернулась

— Сперва я возненавидела маму, когда в полиции сказали, что она убила папу, — продолжает дочь. — И я была зла, что она не уследила за Джошем. Он мог утонуть. Мы чуть с ума не сошли, когда она пропала. Но я много думала с тех пор, как ее арестовали. Мы с братом Люком узнали о ней многое, чего не знали раньше.

На мгновение она замолкает. У меня перехватывает дыхание.

Эми продолжает:

— Она никогда не рассказывала нам о детстве. Это не оправдывает ее в убийстве папы. Но она всегда была хорошей матерью. И замечательной бабушкой. Мой сын Джош… он скучает по ней. Он говорит о ней постоянно.

— Я тоже скучаю по нему! — восклицаю я.

Снова вмешивается судья:

— Прошу не перебивать! Я уже предупреждал. В вашем случае это не поможет.

Глаза дочери встречаются с моими. Мне кажется — я надеюсь! — что я вижу проблеск прощения за холодностью. Но Эми уже уходит.

Сейчас на свидетельском месте мой сын. Люк заявляет, что его отец был «манипулятивным тираном».

— Отец делал вид, что мама выдумывает его любовниц, — говорит он. — От такого у кого угодно крыша съехала бы. А еще он притворялся, что она сделала что-то, чего она не делала. Однажды, когда я гостил дома, то увидел, как он высыпал пакет сахара в мусорное ведро. А потом обвинил ее во лжи, когда она сказала, что недавно покупала сахар. Это звучит как мелочь, но когда их много, они складываются. Я хотел сказать маме про сахар, однако отец пригрозил, что если я это сделаю, он ей расскажет, что я принимаю наркотики. В то время у меня была мутная полоса в жизни, но теперь я чист. — Он прячет лицо в ладони. — Я не должен был спускать ему это с рук.

Наркотики? Так вот до чего мы его довели? Мне хочется обнять его. Обнять и держать. Мой сын. Ребенок, которого я не заслуживаю. Не после того, что сделала.

14.25. 17 августа 1984 года

Пока мы вчетвером бежим обратно в сад, Питер бормочет оправдания.

— Просто заткнись! — хочется мне ему крикнуть. Единственное, что важно — найти моего брата. Мне все равно, в какие неприятности я попаду, — лишь бы с ним все оказалось в порядке.

— Майкл прекрасно проводил с нами время! — не унимается Питер. — Мы играли! Наверно, он все еще прячется и ждет, пока мы его найдем. Мы не виноваты, что он убежал.

Но мы виноваты. Мы намеренно спрятались от него в роще, куда велели не ходить. А потом я не откликнулась на тоненький голосок, зовущий меня. Говорящий, что боится, потому что не может нас найти. Я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Все это кажется нереальным.

Шейла безумно носится по саду, выкрикивая:

— Майкл! Майкл!

— Покажи точно, где вы были, когда видели его в последний раз! — требует отец, хватая меня за локоть.

Я вся дрожу, пытаясь выдавить из себя слова, но они застревают во рту от страха.

— Говорю, мы играли в прятки. Мы досчитали до пятидесяти, а потом…

Отец перебивает:

— Я спросил — где именно?!

Мои губы пересыхают.

— Вон там, — тихо говорю я, показывая пальцем.

— В роще?! — взвизгивает Шейла. — Так вот откуда у тебя на платье зеленые пятна! Вы двое миловались, пока мой сын бегал без присмотра!

— Все не так было! — в отчаянии восклицает Питер.

— Да, все так. — Я слышу свой голос будто со стороны. — Мне очень жаль… Я не думала, что…

— Чья была идея — играть в прятки в таком огромном саду?! — кричит мачеха.

— Моя, — всхлипываю я.

Шейла хватает меня за воротник платья. Он больно сдавливает мне горло.