Я останусь, если хочешь

После похорон и поминок Надя вымыла посуду, пол, поплакала, посидела на кухне, прикидывая, все ли было так, как хотела бабушка. Вроде все. И решила открыть конверт – почему нет, он же не заклеен? В конверте было, если можно так сказать, завещание, а точнее письмо Ирине: «…Вот тебе мое завещание: чтоб ты харкала кровью, чтоб ты света белого не видела, чтоб ты подавилась моей квартирой!» – и дальше в том же духе. Надя долго сидела на краю дивана, а тут встала, будто бабушка еще лежала на нем. Оставив письмо на диване, она принялась бесцельно бродить по квартире. Возвращаясь в комнату, она почему-то думала, что письмо исчезнет, растворится или улетит через балкон – она не хотела, чтобы мама его читала. Впервые в жизни она не то что жалела маму, нет… Она сочувствовала ей, потому что оказалась с ней в одинаковом положении – получается, ненависть между матерью и дочерью передается в их семье по наследству. Надя остановилась у дивана и воровато осмотрелась, будто в комнате мог еще кто-то быть, кроме паука в углу и навязчиво жужжащей мухи, быстро схватила письмо и, сгорбившись, засеменила в кухню. Там она скомкала письмо, положила в пепельницу, сказала: «Прости меня, ба», – и поднесла зажженную спичку. Письмо вспыхнуло, распрямилось на мгновение, будто протестовало против сожжения, и сгорело дотла. Пепел Надя бросила в унитаз, два раза слила воду, чтобы вообще никаких следов, вымыла пепельницу, вернулась к дивану, схватила конверт и порвала в клочья. Чтобы успокоиться, она открыла шкаф и принялась перебирать вещи.

Надя прожила у бабушки почти полгода, переехала из общаги сразу после смерти ее мужа, а навести порядок в шкафу руки так и не дошли. Добралась до платьев, пальто, костюмов. Смотрела – может, что-то соседям отдать, сунула руку в карман пальто, а там маленький старый конверт, небрежно надорванный, и в нем письмо. Автор письма так сильно злился, так давил на ручку, что в некоторых местах прорвал бумагу насквозь. Это было письмо бабушке от Надиного отца. «…Прежде чем написать вам, я проконсультировался с юристом. Он сказал, что, если вы напишете мне еще одно такое письмо, я могу подать на вас в суд. Я у вашей дочки ничего не брал, я ушел в чем стоял. Ирина лживая сволочь, сама продала кольца, а деньги потратила на мужиков и водку, а теперь хочет все на меня свалить? Не получится. Вы написали, что давали мне деньги. Я такого не помню. Я не получил от вас ни копейки. Если вы что-то дали своей дочери, то это не мое дело, я у вас ничего не просил и с ней больше не живу. …Здоровья вам не желаю…» Странное письмо, пронизанное страхом. Страх этот читался в каждом слове, между строк, чувствовался в продавленных буквах. Надя сожгла и это письмо – за него у бабушки не надо просить прощения, а у отца тем более. Она долго не могла уснуть – ее голова трещала от непонимания происходящего, от концентрации зла вокруг нее, от недоговоренности и семейных загадок. Карма – решила Надя, успокоилась и уснула. Проснулась она с четким желанием идти к ворожке – на Холодной Горе живет какая-то особенная цыганка, она порчу снимает, то бишь карму очищает.

Сидит Надя в кухне, пьет чай, ест пирожок с капустой – их целый таз остался после поминок, думает, у кого бы узнать адрес ворожки, а тут звонок в дверь. Надя запахивает халатик, поправляет хвост на затылке, подходит к дверям. В глазке обозначается мужчина с букетом гладиолусов – видимо, дату похорон перепутал. Надя открывает, делает грустную мину. Высокий блондин с признаками многолетней любви к выпивке на сильно помятом лице улыбается во все желтые зубы и хриплым голосом спрашивает, здесь ли живет Анна Алексеевна.

– Вы опоздали, я только позавчера ее похоронила, – отвечает Надя, а у самой крутится мысль: она его знает. Еще она думает о том, где он ночевал. В постели, как все нормальные люди, или под мостом? Или в подвале? Костюмчик на нем недешевый и не с чужого плеча, но уж больно потрепан и давно не был в химчистке, волосы тусклые, будто их мыли хозяйственным мылом. На пальце массивная золотая печатка, на длинной ручке кожаная сумка чуть больше обычной барсетки. Странный франтоватый мужчина. Она хочет спросить, кто он, но помятый ее опережает:

– А ты, случайно, не Надя?

– Да, Надя.

– А я твой папа.

Ее ноги приросли к линолеуму, челюсть отвисла. «Ну, бабушка», – думает Надя, и ей хочется перекреститься, но она быстро отметает эту мысль и вспоминает, что в природе существует закон парных случаев.

Надя много лет мечтала об этой встрече и представляла ее себе совсем иной. Цветы в ее воображении были, но глаза отца – уж точно не стеклянные. В ее воображении он смотрел на нее с любовью, обожанием, умилением и, конечно, немного виновато, а уж никак не с безразличием случайного прохожего. Она с трудом берет себя в руки и приглашает папашу войти. Он заходит, протягивает цветы, улыбается, шарит глазами по коридору. Даже на потолок посмотрел.

– Вы голодны? – спрашивает Надя.

В холодильнике полно еды.

– Да, очень.

Отец в комнату заглядывает.